Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг.

Я уже говорил, что в июле треть войска Гёргея разбрелась по Венгрии, из других венгерских отрядов разбрелось также множество. Большая часть оставивших свои знамена не имели ни крова, ни пищи. Из них образовались небольшие шайки, грабившие мирных жителей. Чтобы положить этому конец, фельдмаршал велел объявить, чтобы все принадлежавшие к мятежным венгерским войскам являлись к русским начальствам, от которых, если они заявят о своей нужде, будут получать ежедневно известное число гульденов или крейцеров, смотря по их чину, для своего прокормления. Мой знакомый генерал, живший в Феликсбаде, почел обязанностью заявить нашему штабу о принадлежности его к мятежническим войскам, о месте настоящего своего жительства и о том, что он ни в чем не нуждается. В штабе предвидели, что этот генерал подвергал себя жестокой опасности, и потому, узнав, что Лобанов и я познакомились с ним, придумали нам поручить съездить в Феликсбад и объяснить ему цель отданного фельдмаршалом вышеупомянутого приказания и то положение, в которое он себя ставит по своей воле, а вместе с тем посоветовать ему, пользуясь присутствием русских войск в большей части Венгрии, уехать в такое место, где он был бы вне влияния австрийских властей. Мы передали это, как будто от себя, нашему новому знакомому, но вместо благодарности выслушали от него весьма неприятную рацею. Он удивлялся, что русские офицеры могут давать ему советы, не сообразные с повелением их фельдмаршала, и решительно не хотел ими пользоваться, несмотря на то, что мы намекнули, что действуем по приказанию старших. Видя, что мы опечалены его решением, он вздумал нас утешить следующим рассказом о том, что ожидающая его участь не может быть дурной. Он говорил, что Император Николай, который один мог покорить Венгрию, явится в Пест на сейм{392}

, где все венгерцы, всегда монархисты в душе, в лице своих представителей, падут на колени перед великим Монархом и объяснят ему в подробности, как венгерское войско, преданное своему королю, вышло для защиты его против непослушных его воле, и как вдруг изменническим образом австрийские войс ка, предводимые австрийским эрцгерцогом, оказались на стороне их противников. Он говорил подробно, и я только в сжатом виде привожу его слова, которые он заключил полной уверенностью, что столь умный, благородный и сильный Монарх, как Император Николай, не может не понять, на чьей стороне справедливость и, приняв их сторону, выбросит (wird ausschmeissen) всех тех, которые посоветовали австрийскому правительству его бесчестные поступки, и возвратит Венгрии те привилегии, на которые она имеет полное право. Повторяю, что это говорил человек образованный и в полном уме. Лобанов и я уверяли его, что Император Николай в Пест не поедет, а тем менее не будет присутствовать на сейме, что он, как самодержавный Монарх, враг всех привилегий и сеймов. Он стоял на своем, упрекал нас в малом уважении к величайшему из монархов; впоследствии он был расстрелян австрийскими властями; я недавно еще помнил его фамилию. Читатель, конечно, заметит, как высоко в то время стоял Император Николай в понятиях даже революционеров; консерваторы же реакционеры 1849 г. видели в нем единственное спасение Европы и воспевали ему в журналах хвалебные гимны. {Итак, умри он пятью годами раньше, для Европы он остался бы спасителем и великим человеком. Россия, конечно, столько же горько вспоминала бы о его суровом гнете, но последний был бы не тридцати-, а двадцатипятилетний, и сверх того она, вероятно, избегла бы войны 1853–1856 гг., в которую он так необдуманно вовлек ее, и которая была для нее таким несчастьем.}