Моя вселенная – Москва. Юрий Поляков: личность, творчество, поэтика

Ещё не пришёл в мир русский художник, способный, подобно Карлу Брюллову, отразить «Гибель Помпеи», когда рушилось величественное здание советской цивилизации, ломались государственные основы, летели в бездну завоевания народа, низвергали статуи, вдребезги разбивались судьбы людские и смятенная толпа металась, залитая зловещими отблесками пламени горящего «Белого парохода», отражаясь в зеркале древних вод реки Москвы.

Юрий Поляков – живой свидетель всенародной трагедии. В отличие от очень многих таких же свидетелей, среди которых много замечательных русских писателей, он не замолчал, он продолжал однажды избранный, свой путь на дороге русской литературы и упрямо шёл по нему, накапливая силу пера.

Почему именно так сложилась судьба художника? Что способствовало развитию его таланта? Чем и как озарён его путь? Какие тайны хранит?

На эти вопросы нам и предстоит ответить.

Юрий Поляков, дерзко и самобытно заявивший о себе ещё в пору забронзовевшей стабильности Советского государства, блеснув яркими сатирическими повестями «ЧП районного масштаба» и «Сто дней до приказа», а затем и острогротесковой повестью «Апофегей», в годы слома писал много и хорошо. Не останавливаясь в своей поступи, он набирал тот уровень мастерства, который блистательно проявился в романах и повестях «Козлёнок в молоке», «Замыслил я побег…», «Небо падших». Растерявшемуся обществу писатель предложил свой смелый, не покорившийся новым обстоятельствам взгляд на уродливые гримасы новой жизни и был не только понят читателем, но и получил в ответ его благодарное признание. Более того, именно в это время плодоносное древо таланта прозаика Юрия Полякова выбросило новую ветвь – открывшийся дар драматурга, и теперь уже Слово писателя зазвучало и с театральных подмостков, с экранов кино и телевидения.

Ничего удивительного в этом не было. «Клетка» драматурга изначально заложена в природе дарования Юрия Полякова: прозаическую ткань его произведений отличает (и в первую очередь это и покоряет читателя) не только мастерство диалогов, но и удивительно точный, гибкий, грациозный в своём способе отобразить суть жизненных явлений, богатейший язык, буквально напоённый и пропитанный соками искрящегося и облагораживающего авторского юмора, самоиронией героев его произведений. Мудрый и проницательный взгляд художника, замечающий самые сокровенные движения души своего современника, спокойно утвердился в жизни общества, не отягощая, казалось, измученное его самосознание. Казалось…

Настоящего писателя делает время. Драматурга – тем более. Известно, что как драматург Юрий Поляков состоялся, будучи в буквальном смысле призванным сценой. Это произошло в пору всеобщей растерянности конца 90-х годов, когда театр предоставил свою сцену неумелым, порой и порочным сценическим экспериментам и мучительным «изыскам» в надежде найти как новые формы театрального языка, так и новую драматургию. Корифеи советской сцены, давшие в своё время миру высокие образцы драматического искусства с его образом героической личности, психологическими исследованиями внутреннего мира героев, с проблематикой нравственных поисков, в наступившие жестокие времена стали «пугать» экспериментаторов, потянувшихся к лицедейству и скоморошеству. И корифеям было «отказано от дома». В нём воцарилась пошлость. Именно так «на театре» в большинстве своём стали понимать его назначение. На сцену буквально хлынули всевозможные интерпретаторы классики, появились новые её варианты, не имеющие никакого отношения ни к Пушкину, ни к Гоголю то «Пиковая дама», то «Старосветские помещики»; громко заявила о себе «драматургическая беспомощность».

Время взывало к жестокой и беспощадной сатире, но не находилось Поэта, как это бывало в мировой литературе в трагические времена. Поэта, который бы сумел «ухватить» дух времени, создать соответствующий жизни его сценический «портрет».

Настало время Фарса. Это чувствовали деятели театра, его прихода на театральные подмостки ждал зритель. Но если кто-то и сумел ответить на их ожидания, отразив на сценической площадке реалии новой страдающей России, то это были русские писатели, блистательный сатирический дар которых – на все времена: Булгаков с его «гротескным реализмом» «Собачьего сердца», «Зойкиной квартиры», «Мастера и Маргариты», с его «Мольером» и «Кабалой святош», с лёгким и ироничным «Полоумным Журденом»; Гоголь с бессмертным «Ревизором»; Островский, русский Шекспир, с комедиями и героями вновь выходящих на арену русской жизни сословий; Чехов, с неизменной и во всё проникающей мудростью усмешливой грусти: «Скверно живёте, господа».

Современных авторов, равных им по силе дарования, действительность не представляла.