Моя вселенная – Москва. Юрий Поляков: личность, творчество, поэтика

Серьёзные исследователи творчества писателя, размышляя о «гротескном реализме» Юрия Полякова, справедливо приводят нас к философским открытиям М.М. Бахтина, которые дают нам возможность глубже понять не только природу «гротескного реализма», но и «эффект» Юрия Полякова в современной драматургии: «Гротескный образ характеризует явление в состоянии его изменения, незавершённой ещё метаморфозы, в стадии смерти и рождения, роста и становления. Отношение к времени и становлению – необходимая конститутивная (определяющая) черта гротескного образа. Другая связанная с этим необходимая черта его – амбивалентность: в нём в той или иной форме даны (или намечены) оба полюса изменения – и старое, и новое, и умирающее, и рождающееся, и начало, и конец метаморфозы». Вот почему так интересны характеры и герои Юрия Полякова, написанные с такой лёгкостью пером, отточенным до предела, что становятся завораживающе интересными, но закрытыми в своём страдании и духовных поисках, суть которых откроется зрителю далеко не сразу. Это характеры, данные в развитии, ломающиеся на исторических поворотах, или, напротив, умеющие держать удар, ощущающие всю мерзость жизни и своего преображения. Эти герои под пером драматурга дышат, более того – наполняют зрителя энергией жизни, привлекают его магнитом жизнелюбия и человеческого обаяния. И во многом симпатию, которую зритель испытывает к ним, определяют чары самоиронии, которой наделены персонажи драматурга, и более того – именно эту самоиронию воспринимает зритель как собственную, дающую ему возможность и корить себя, но и не терять уважения к самому себе. И здесь-то и играет свою решающую роль авторский язык, характер письма Полякова, оттенками и нюансами которого писатель владеет виртуозно.

Михаил Михайлович Бахтин дал истории искусств понятия смеховой культуры, средневекового смеха, карнавального смеха, подтолкнул нас в оценке творчества драматурга к пониманию в нём того самого единства человеческой культуры, которое подразумевается как длящийся диалог, начавшийся задолго до нас, в который призваны вступить и мы. Без этого понимания мы могли бы не уловить внутреннюю связь смеховых культур, не выйти на ту позицию, которая даёт мощные импульсы энергии культуре в трагические эпохи развития человечества, способствует рождению ярчайших национальных дарований, наделённых умением смеяться и заражать очистительным смехом.

Кризис рабовладельческой демократии древних Афин вызвал к жизни сатиру «отца комедии» Аристофана. Кануны упадка Римской империи ознаменовались разящей сатирой Ювенала, эпохе Возрождения, сменившей мрак Средневековья, сопутствовала свободомыслящая и человечная сатира Рабле и Эразма Роттердамского, Боккаччо и Сервантеса. Эпоху Просвещения обогатила рационалистическая и скептическая сатира Вольтера и Свифта. В пору накопления антифеодального, свободолюбивого пафоса Россия дала миру уникальные сатирические дарования Гоголя и Салтыкова-Щедрина, позже, в преддверии и в пору революционных катаклизмов, – гениев смеха XX века: Чехова и Булгакова, наделённых таким глубинным одухотворённым лиризмом, что тот, неизменно врачуя общество, облагораживает остроту и горечь насмешки над «мерзостью жизни», отражаясь болью и гневом высоких душ её сочинителей. Каждый из русских писателей дал мировой культуре неподражаемые образцы национальной комедии. Более того, мастера русской сатиры внесли в мировую культуру ту вдохновенную тональность поэтической музыкальности, которая позволяет в русской комедии почувствовать биение сердца народного, ту вечную и неразгаданную «тайну русской души», которая и определяет не только настрой русской комедии, но и её всемирный успех.

Поэтом был Гоголь, поэтом был Чехов, поэтом был Булгаков, и сегодня, читая Юрия Полякова, мы не сможем не ощутить того «русла русской комедии», в котором развивается его творчество.

«Вишнёвый сад» Антона Павловича Чехова. Гениальная пьеса о том, как бесконечно дорог удивительный и прекрасный мир Родины, родного дома, о тех, кто не хочет, потому что не может, с этим миром расстаться, о тех, кто, может быть, и смешон, и глуп в своей любви с точки зрения тех, кто нахрапом ворвался в твой дом.