Моя вселенная – Москва. Юрий Поляков: личность, творчество, поэтика

Юрию Полякову забытьё не угрожало. Впрочем, он и сам не позволил бы себя забыть. Не тот характер. В литературу вместе с перестройкой пришёл открытый, напористый, целеустремлённый писатель. Одна беда, лишённый в то время, как и всё его поколение, своей идеологии, национальной концепции развития. Былые идеологи превратили в надоевшие штампы идеи социализма. Ничего нового не возникало. Отсюда и произрастал «эскапизм» самого автора и его героев, отсюда и спасительная ирония. Отсюда и раннее одиночество Юрия Полякова. Как он сам сказал недавно в беседе со мной в газете «День литературы»: «У меня так получилось, что я всегда был сам по себе. Когда печатался в “Юности”, я всё время чувствовал чужесть тех людей, которые группировались вокруг журнала. У них были иные взгляды на жизнь. Помню, уже в начале перестройки на каком-то сборище в “Юности” такую вакханалию устроили по поводу событий в Вильнюсе. Они всё это говорили, а я сидел и думал: “Боже мой, я-то думаю совершенно по-другому”. К сожалению, недолгий период сближения с руководством Союза писателей на Комсомольском проспекте тоже закончился пониманием, что я для них чужой. Я всё-таки противник крайностей… Это моё одиночество чувствовали всегда и те и другие. И в ПЕН-клубе меня никогда своим не считали, смотрели как на врага, и на Комсомольском проспекте видели чужака… Для одних я был недостаточно космополитичен, для других недостаточно патриотичен. Видимо, это моя судьба. Которую мыкать мне до конца дней своих. Писатель, идущий своей дорогой, обречён на одиночество. Я своё одиночество осознал уже давно…»

Он одинок не только среди правых и левых. Он одинок среди эстетствующих авангардистов и среди народничающих традиционалистов. Он соединил увлекательность, занимательность и лёгкость восприятия массовой культуры и классическую литературную традицию, следование собственному стилю, трагичность, глубинный психологизм серьёзной литературы. В результате Поляков не стал своим среди беллетристов и высокомерно отстраняем интеллектуалами… К сожалению, и в поколении своём он тоже не нашёл близких по духу, по задачам, по мировосприятию товарищей. Он был один с самого начала. Если бы их тогда, юных и талантливых, в середине восьмидесятых собралось хотя бы с пяток вместе: Юрий Поляков, Михаил Попов, Вячеслав Дёгтев, Юрий Козлов, Вячеслав Артёмов, Александр Сегень, – может быть, общей энергией они бы и изменили литературное пространство. Уверен, для того и нужны в юности литературные объединения и группы – не только для собственного быстрого роста, но и для своевременного перераспределения литературного пространства, для изложения собственной художественной картины мира… Нет, каждый из молодых в те годы выбирался в одиночку. Каждый из них не попадал, да и не стремился попасть в литературные стаи. Да и куда, в какую стаю было попадать тому же Юрию Полякову? И «Сто дней до приказа», и «ЧП районного масштаба», и «Работа над ошибками» мгновенно были отнесены прессой к так называемой разоблачительной литературе. Сам молодой писатель без своего согласия зачислен в крутые ниспровергатели и очернители… Опытные политтехнологи во главе с секретарём ЦК КПСС по идеологии Александром Яковлевым, уже задумавшим свой переворот, умело использовали весь задор, весёлую иронию, сроднённость со своими героями молодого автора как ещё один губительный заряд по державе. На чувства самого Юрия Полякова политтехнологам было глубоко наплевать. Его, как кумира молодых, выставили даже на первый план, в передовой окоп. Дабы увести за собой целое поколение таких же инженеров, мэнээсов, студентов, тогда ещё читавших «Юность» молодых работяг. В своём, на мой взгляд, лучшем романе «Замыслил я побег…» Юрий Поляков, по сути, и описывает свои злоключения в перестройку. Я бы его сравнил сразу с двумя героями романа. Многое в характере и отношении к событиям Юрия Полякова напоминает главного героя Олега Башмакова, но никуда не уйти ему и от рыцаря Джедая. Если одному своему герою Юрий Поляков щедро дарит собственную иронию и одиночество, то другому доверяет свой романтизм. Амбивалентность самого Юрия Полякова, как бы демонстрирующая угрюмым критикам восьмидесятых жизненное воплощение реального героя из прозы сорокалетних, на самом деле скорее вырастает не из литературы, освоенной им в детстве (читать он предпочитал романтиков и фронтовых лириков), а из смутного времени восьмидесятых годов. Последние советские романтики, в школе верившие в приближающийся коммунизм, мало знакомые с уходящим в прошлое (и, как оказалось, в будущее) холодом и голодом, споткнулись о бытовую неустроенность и всевозрастающую ложь геронтократии, не желающей уходить добровольно от власти. Романтическая лодка разбилась о быт, наткнувшись на айсберг лжи, пошла ко дну.