Моя вселенная – Москва. Юрий Поляков: личность, творчество, поэтика

Уметь быть про что-то другое.

А не только про то, про что ты.

* * *

Я вспомнил эту певицу (которую не назовёшь ни выдающейся, ни замечательной – я даже не знаю, как её звали), когда читал роман Юрия Полякова «Гипсовый трубач».

(Был такой смешной случай: в один день мне подарили две книги: одна называлась «Гипсовый трубач», другая – «Бог из глины».)

Собранная из… Впрочем, стоит ли верить автору, который прямо в тексте книги утверждает, что собрал текст книги из нереализованных замыслов, из недописанного, из утиль, так сказать, сырья?

Я поверил. Уж очень мысль показалась красивой. У самого в компьютере копятся брошенные статьи: там абзац, там страничка. Иногда в поисках чего-то нужного перебираешь это ненужное и вздыхаешь: ах, как красиво!.. До того красиво, что однажды я собрал штук двадцать таких абзацев, назвал их «Начала» (получилось похоже на фильм Глеба Панфилова) и опубликовал в одном на всё готовом журнале.

Ну а тут роман. Почему бы нет.

Стилистически многослойный – из-под одного Полякова выглядывает другой, третий… «Онегин, я тогда моложе, я лучше, кажется…»

Так вот, что меня поразило. В разгар привычной поляковской опереточной коллизии – вдруг – дуплетом – в сердце и в ещё одно сердце – наповал, навылет – две главы (с опереточными названиями): «Как Андрей Кокотов стал вожатым» и «Как Андрей Кокотов стал мужчиной».

Первая глава – про любовь. Вторая…

А тут надо сказать, что искусство письма про любовь как-то современной литературой утрачено. Настолько, что я с тревогой всматриваюсь в молодые лица: а уж не утрачено ли ими само уменье влюбляться и по-молодому любить, уж не от этого ли? Пишут про томленья и страсти. Какие-то, как правило, половые. Пишут про детские влюблённости – это есть. Очень много – больше приблизительно раз в тысячу, чем диктует производственная необходимость, – пишут про секс.

А про любовь – чувство прекрасное и возвышенное, чувство красивое, в котором красота побеждает и вбирает в себя всё прочее – про такую любовь не пишут. Редко у кого встретишь. И сердце наполняется благодарностью и удивлением: надо же! Как он помнит? Ведь точно – точно так всё и было! Тогда…

Поляков помнит. И эдак проходя, на ходу, походя присев к роялю, ну или вот как та самая певица с туманною завесой и колокольчиками – выдаёт две главы изумительной художественной силы, красоты, чистоты. Хотя вообще-то он про другое. И если спросят: кто главный писатель о любви сегодня? – ну не скажешь же, что Поляков… А кто?

Первая глава о любви – томящейся, непорочной, вторая глава – ну вот вторая как раз о сексе. Но! Я не помню уже, когда и у кого читал (и читал ли вообще?), чтобы об этом писали так чисто, красиво, так… уважительно? Да, пожалуй, – уважительно к тем очень деликатным воспоминаниям, которые есть у каждого… ну, или, по крайней мере, у некоторых. Не помню, чтобы об этом писали так целомудренно. Разве это возможно вообще?

Плюшевый, опереточный, «для народа», из анекдотов сотканный Поляков умеет петь хрустальным голоском с колокольчиками, изредка легонько будто бы поглаживая педаль форсажа. Двигатель не ревёт, он ещё даже не ворчит – он как будто отдалённо взмурлыкивает, но от мощи этого голоса по телу уже бегут мурашки.

А что же будет, если нажмёт?

Мы все умрём?

Поляков пушисто ухмыляется – этак по-путински и попутински же не нажимает. Что будет, если Путин пересажает всех олигархов? И всех либералов? Так, что только одни патриоты-государственники останутся? Скорее всего – пять минут нестерпимого счастья, а дальше… ничего хорошего. Вот он и улыбается загадочно на своих «прямых линиях». И Поляков загадочно улыбается.

* * *

Один мой друг придумал такую фантастическую коллизию для рассказа. Жил-был писатель. Писал книжки. Их издавали, люди читали их. Едешь в метро, смотришь – читают. Только ни в одной газете ничего про это не пишут. Премий не получает он никаких. Спросишь у специалиста-критика, а специалист-критик наморщит лоб: кто это?

Он придумал, а в жизни так сплошь и рядом бывает. Литературный мир в лице своих лучших и авторитетнейших представителей бредит одним, а люди читают совсем другое.

Кто такой Юрий Поляков для литпроцесса? Смешно говорить. Он – особая лига. Скажем, загадочного Пелевина или невозможного Сорокина в общие игры всё-таки принимают. Его – никогда. Он сам по себе. Наедине со своими читателями.

Я тоже ему не критик – читатель. Трудно быть критиком того, что не выдвигают на премии, не обсуждают на профессиональных площадках. А вот читать – наоборот, легче. Поляков – один из очень немногих современных авторов, чьи книги я покупал не для работы, а для того, чтобы почитать.

И как-то даже в голову не приходило сказать что-то вроде «спасибо, вкусно».

Как-то это… Ну, он же, во-первых, литературный начальник. Писать о нём – значит подхалимничать, выслуживаться, «заявлять позицию по вопросам» (о которых не имеешь и представления).