Молчи или умри

После встречи с бай Петром Коев направился к Вельо Ганчеву. Тот жил неподалеку, да к тому же этот высокий, худой человек с приветливым лицом и мечтательным выражением глаз издавна внушал ему особую симпатию. Он запомнил его с ученических лет — Ганчев работал фотографом. Не забросил он своего занятия и впоследствии. Его мастерская располагалась в пристроенном к дому ветхом бараке, который хозяин гордо окрестил «Ателье». Тем самым Вельо, очевидно, хотел внушить, что он не чета прочим халтурщикам, а художник, причастный к искусству человек. Вряд ли кто-нибудь понимал его, потому что вскоре и самого Вельо прозвали Ателье. Прозвище прочно прилипло к нему.

Зайдя в редакцию местной газеты, занявшей новое помещение в Доме профсоюзов, Марин Коев порядком поплутал, прежде чем отыскал каморку фотографа. Не то, чтобы редакция располагалась на очень уж большой площади — под одной крышей нашли себе приют многочисленные службы, а Вельо Ганчеву достался чуланчик с ванной, где он промывал пленки и фотографии, где светились разноцветные лампочки, а на столике были навалены фотобумага, проявитель, пленки. Коев без труда узнал старого знакомого. Был он чуть постарше его самого, годков так на четыре-пять, как всегда подтянутый, в синем рабочем халате, с доброжелательным выражением лица. Типичный провинциальный алхимик, подумал Коев, из фотопленки, фольги и бумаги добывает золото.

— Марин, никак ты?

— Я, Вельо, я.

Фотограф вытер руки полотенцем, указал гостю на табуретку, а сам уселся напротив на продолговатом сундучке, застланном газетами. На лице его играла радостная улыбка, но вместе с тем читалось и удивление по поводу посещения «высокого» гостя: как же, Марин Коев собственной персоной, знатный журналист не побрезговал его жалким прибежищем…

— А я вот тут… фабрикую свои произведения, — запнулся он.

— Вижу, вижу, — рассмеялся Коев. — Совсем даже неплохо устроился. Уж во всяком случае не хуже прежней развалюхи, а?

— Снесли тот барак, — сказал Вельо. — Кому, спрашивается, он мешал?

— Для музея не годился, — дружески похлопал его по плечу Коев. — Не горюй, тут у тебя хорошо.

— Ба, не хватало еще горевать по такой развалюшке… — но в глазах Вельо читалось сожаление.

— Вот, погулял по городу, захотелось навестить старых друзей, — Коев с удовольствием расслабился.

— А я грешным делом подумал, что ты нас позабыл.

— Вот и ты туда же! Есть одна мудрость — не помню, то ли арабская, то ли персидская. Так вот, на старости многое человеку заказано, по крайней мере друзьями обзаводиться уже поздно. Друзей приобретаешь смолоду.

— Не рановато ли себя в старики записывать?.. — Вельо достал сигареты, и Коев вспомнил, что когда-то это был заядлый курильщик, дымил без передышки. — Но даже и постареем, невелика беда. Одно только плохо, как говаривал мой отец, что и старости рано или поздно конец приходит…

— И мой отец часто это повторял.

— Я был на похоронах, но… подойти к тебе как-то не решился…

И Ненка приходила провожать в последний путь Старого, однако тоже не подошла. Неужто он до такой степени отошел от друзей? Ему стало неприятно от Ненкиного признания, он даже нахмурился. Походя отмахнулся, чего, мол, не придумают люди. Но услышав почти то же самое из уст бай Стояна, бай Симо, Сокола, уловив многозначительный намек в словах Милена и его товарищей, знакомых с детства, Марин призадумался, ощущая, что не праздные, значит, намеки. Значит, оторвался-таки он от людей, чего греха таить, хотя и тешит себя мыслью, что изо дня в день находится в гуще народа. Сегодня среди опалубщиков и монтеров, завтра — с ткачихами, литейщиками или овощеводами, одним словом, не соскучишься. Но все они чужие, а тут — свои, знакомые с молодых лет, близкие по идеалам… Профессия научила его не делить людей на своих и чужих, но теперь, находясь в родном городе, он воскресил в памяти столько лиц и событий, так много перечувствовал, что осознал: да, здесь, единственно здесь его перо в состоянии вскрыть все подспудное, безвозвратно отнятое истекшими годами, но надежно спрятавшееся в укромнейшем уголке сердца. Что уж мудрить над тем, что ясно, как белый день, разумеется, куда проще рассматривать судьбы незнакомых героев, восхвалять их и воспевать, чем тревожить собственную память, возобновлять знакомство с друзьями молодости, даже с теми, с кем в свое время не очень-то сходился, но кому посчастливилось уцелеть в битвах, выжить, прожить несколько десятков лет вне его сознания…

— Вельо, выходит, отошли мы друг от друга, раз тебе не захотелось подойти…

— Да нет, что ты… Я просто…

— Развела нас в разные стороны эта вечная занятость, будь она проклята, погоня за несуществующими химерами, случайно подвернувшиеся новые знакомства.

— Да я совсем не то хотел сказать, Марин! У меня в мыслях не было попрекать тебя! — Ателье поднялся с сундучка. — Ты большим человеком сделался, на всю страну прославился… А мы люди маленькие, невидные…