Молчи или умри

Острое чувство вины жгло Коева, оно не проходило и потом, когда они вместе с Вельо отправились обедать в новый ресторан. Коев нарочно выбрал место, куда не заглядывали ни Милен со своей свитой, ни местное начальство. Он решил разговаривать с каждым наедине, без посторонних. Коеву хотелось проникнуться думами рядовых участников Великих событий, которых он знал как родных братьев.

— Знаешь, Вельо, у меня зародилось тут одно желание… Я роюсь в архивах в надежде наткнуться на улики, связанные с убийством Спаса и Петра. Пока ничего существенного не нашел, но меня гложет мысль, что тогда среди наших орудовал предатель. Ты один из немногих, кто перечитывал полицейские документы. Удалось вам тогда что-либо выяснить?

Вельо зашелся глубоким, надсадным кашлем, свойственным курильщикам. Отдышавшись, сказал:

— Я хорошо помню их досье. Да и не только я его читал. — Он вновь закашлялся. Коеву стало не по себе.

— Да ты ешь, ешь, — попытался он загладить неловкость. — Еще наговоримся, успеется.

— Ничего страшного. Я, это самое… — Он закурил новую сигарету. — Вот напасть прилипчивая, не отвяжешься.

Коев без малейшей охоты жевал салат. Есть не хотелось. Он с удовольствием заказал бы себе только кислое молоко, но опасался смутить Вельо.

— И что же, нашел ты тогда что-нибудь? — вернулся к начатому разговору Коев.

— Да кое-что было. Тот самый Ш., что упоминается в бумагах, скорее всего и был предателем. Помнится, мы тогда перебирали всех подряд, у кого фамилия на «ш», ни на ком не остановились. Были, конечно, Шоселев и Кольо Шинов, Ангел Шаран, Шойлев… да разве всех перечислить? Бессмысленно было подозревать людей, не имевших никакого отношения к антифашистской борьбе. Тут замешан кто-то, кто знал подноготную всех наших планов, в том числе и о переброске в горы Спаса и Петра, об уговоренном месте и времени встречи. Вот этого самого Ш. обнаружить не удалось. А ведь он не только жил, но и активно действовал. Между прочим, мы и агентов полиции как следует прощупали. Тоже безрезультатно.

— Да-а-а… Так что же делать? Поставить на нем крест?

— Так разве ж речь о том, отказаться от поисков или продолжать их? Потому как если тебе Старый отцом родным приходится, то мне он был учителем. И в прямом, и в косвенном смысле.

— А что это ты вдруг Старого вспомнил? — резко спросил Коев.

Фотограф стушевался.

— Как тебе сказать…

— Ладно, не виляй, раз начал, то договаривай. Почему ты вдруг Старого помянул?

— Так его же, Марин, исключили…

— Но совсем по другому поводу.

— Верно. Сам знаю, что по другому.

— Но ты все-таки сомневаешься?

— Насчет Старого?

— А насчет кого же?

Фотограф окончательно смешался.

— Ты не так понял… Старый, он сам по себе. Хотя очень мне хочется, чтобы отпали всякие кривотолки в его адрес, — решительно заявил он.

— А как это сделать? — спросил Коев. — Как?

— Что касается слухов… Вряд ли кто всерьез его подозревает… Я, признаюсь тебе, тогда разговаривал со Старым.

— Когда?

— Когда его исключили.

— И что же он тебе сказал?

— Ничего конкретного. Но пару слов все-таки обронил… Сказал, что есть у него кое-какие сомнения, подозревает кое-кого, но не может добраться до истины… «Скажи толком, — просил я его, — что ты имеешь в виду?» Он только пробормотал что-то и отмахнулся.

— И все?

— Нет. Говорит, мол, есть у него задумка, однако решил держать ее про себя, пока окончательно не уверится. Боится бросить тень на невинного… Нужно, мол, время…

— Выходит, он и тебе те же самые опасения высказал, — задумчиво произнес Коев.

— Старый ни одного имени не назвал. Так я и не смог ничего вытянуть. Да и что он мог сказать, когда его по поводу того заявления через день в комитет вызывали. Да и нас таскали. Разве можно было кривить душой? Мы сказали, что верили Старому, он нас коммунизму учил… Я даже рассказал им один случай, который мне лично примером служил. Однажды взяли нас под арест по доносу, что читаем марксистскую литературу. Всю ночь избивали и пытали, вызнавая, кто нас литературой снабжает, какие книжки держим, кому их даем и тому подобное. На рассвете вывели во двор и поставили лицом к стенке. Рядом приставили и агента, авось под страхом смерти кто-то проговорится. Старый дал нам знак молчать, помимо нас двоих задержали также парнишку одного из Остеново и незнакомого учителя. Так вот, пополудни, должно быть, зашел во двор начальник полиции Шаламанов и принялся на нас орать. «Образованными себя возомнили, — кричит, — передовыми! Кругом одни простаки, а вы Маркса и Ленина себе почитываете…» Мы, как и было велено, будто языки проглотили. Старый обернулся и говорит: «Господин начальник, эти молокососы понятия не имеют о марксистской литературе. Я ее читал. Вот меня и судите. А этих отпустите!..» Шаламанов увел его к себе в кабинет, довольно долго там продержал. Из окна доносились его угрожающие крики, стращал, что на тот свет всех отправит и семя наше в прах обратит… Выпустили нас. Убедил-таки Старый бешеного зверюгу, к тому же и при обыске ни книг не нашли, ни чего другого, за что можно было бы ухватиться…