Молчи или умри

Коев только посмеивался. Ершистый старик был ему по душе. Вот и друг у него такой же заядлый спорщик. Ты ему слово — он тебе десять в ответ. Согласишься с ним — так он на другую сторону переметнется. Как-то увидел у Коева в руках томик Томаса Манна и тут же принялся нахваливать собрата по перу. А через пару дней они увиделись снова, и Коев, между прочим, помянул добрым словом любимого автора, эрудита, мастера образа, заслуживающего всяческого уважения. «Ха-ха, тоже нашел эрудита! — услышал он в ответ. — Какие-то жалкие, бледные персонажи рисует, ни больше, ни меньше, горе-философ…»

Бай Петр сделал глоток, пригладил усы и кажется повеселел малость.

— Сам-то ты где работаешь?

— В одной редакции.

— Баклуши бьете?

— Ага, в потолок поплевываем, — добродушно поддержал Коев.

— Драть вас некому. Отдубасил бы всех гуртом! — снова рассердился старик. — Писаки, горе-вояки…

Коев заказал еще по одной.

— Бай Петр, хочу тебя спросить кое о чем, — сказал он. — Помнишь, когда мы захватили полицейский участок, у Шаламана в кабинете навалом было документов всяких, папок. Шкаф, помнится, был раскрыт, ящики наружу выставлены.

— И вправду, целый ворох бумаг, куча мусора.

— В суматохе я даже не взглянул, что за бумаги…

— Леший их знает. Помнится, Пантера в них рылся.

— Пантера?

— Помню только, что были там и заявления, подписанные нашими.

— Какие заявления?

— Капитулянтские, какие же еще. Отказывались от борьбы.

Коев насторожился.

— Может, припомнишь, кто под ними подписался?

Бай Петр снова сделал небольшой глоток, его глаза буравчиками сверлили журналиста.

— Ты чего это взялся разгребать старое?

— Ремесло мое такое, — спохватился Коев, — ничего не поделаешь.

— Вон оно что! — как-то тихо отозвался старик. Помолчав, он сказал, глядя на улицу: — Все равно шила в мешке не утаишь. До всех мы добрались. Столько дел потом завели…

— Помнится, и на Ангела Бочева тоже, — заметил Коев.

— Его заявление на видном месте лежало. Чтобы случайно мы не проглядели. Бесстыжие рожи!

— По-твоему, хотели спровоцировать?

— Шаламанов нарочно подкинул заявление Ангела, что отрекается-де от коммунизма… Еще Вельо Ганчева было… За такое малодушие их потом долгие годы преследовали, много раз наказывали… Да, так оно было…

— Два, говоришь? Других не было?

— Нет. Только два. Ясное дело, вынудили парней. Просто избивали до потери сознания, потом подсовывали заявления. Сознательно ли они подписали, в беспамятстве ли — кто скажет… Однако подписано черным по белому. Смутные были времена. Меня, когда впервые арестовали, я тогда учеником еще был, смертным боем били, а я вопил истошным голосом. Благо, ничего не знал, так что выколотить нечего было. Не всякому под силу выдержать… Потом понемногу бумаги стали разбирать, такое множество их накопилось и дел невпроворот. Выяснилось, что самых нужных документов не было, папки пропали, местами многих страниц не хватало… Тогда мы посмеивались над безмозглыми полицейскими. А вышло — тупицы да не совсем. Темные делишки умеючи обделывали. Людей себе вербовали из тех, о ком никто бы и не подумал, агентов к нам засылали. А многих про запас держали в страхе и повиновении.

— Бай Петр, а что ты думаешь про убийство Спаса и Петра?

— Была и такая папка. Мы ее частенько перелистывали. Сам я вчитывался в каждую строчку. На беду и там кто-то похозяйничал — успел нужные листы выдрать. В спешке не смогли убрать подчистую все неугодные для них бумаги, хватали как попало, в клочья рвали…

— Так про Петра и Спаса что ты вычитал?

— А то, что пронюхали о том, что намеревались они бежать, и застукали вовремя: перечисляли с кем они водились, как их упреждали не сопротивляться, а они повиноваться отказались, открыли огонь… Одним словом, так, все вокруг да около, ничего конкретного.

— И больше ничего?

— Ничего.

— Загадочная история!

Старик помолчал.

— Имелась там все-таки одна улика.

— Какая?

— Однажды, читая бумаги, Пантера на второй странице разглядел стертую запись карандашом. Вызвали специалистов, то ли из округа, то ли из Софии, они установили, что там была еще одна заметка, но расшифровать ее так и не удалось. Но там значилось: «…по сведениям Ш.», как раз около пометки о предстоящей переброске. Понимаешь, по сведениям Ш. Но кто этот Ш., так и осталось загадкой. В другой папке, тоже на клочках, опять упоминался этот Ш.»… Ш. сообщает о начале массовизации партизанского движения…»

— Только и всего?

— Именно.

— Значит, они внедрили кого-то своего.

— Это уж как пить дать.

Что ж, может статься, прав Сокол: был еще и пятый, некий Ш. Значит, не только отец, командир, Алексий и Сокол. Еще один, пятый: «…по сведениям Ш.». Это многое меняет. Прежде всего снимаются всякие подозрения со Старого. Нет оснований сомневаться и в остальных… Ш.!..

— Вот этот-то Ш. мне и нужен, — почти шепотом промолвил Коев.

— Зачем он тебе понадобился? Мертвым язык не развяжешь.

— Думаешь, он мертв?

— Наверняка один из тех, кого мы в свое время ликвидировали.

— А я не уверен. Впрочем, пусть даже один из тех. Должен же я узнать, кто таков!