Молочные зубы

Сопроводительные тексты к фотографиям на сайте порой утверждали, что это были единственные снимки близких, которыми располагала семья. В те времена еще не было привычки документировать в соцсетях всю жизнь – что для Ханны стало новостью, – и вместо этого многие имели обыкновение тратиться на посмертные фото. Как бы ей хотелось увидеть покойника в реальной жизни. Даже в черно-белом варианте, в тон другим снимкам, мама выглядела спящей, а не мертвой. Но больше она ничего сделать не смогла.

Ханна приклеила мамин снимок рядом с фотографией на редкость уродливой женщины, у которой настолько впали глаза, что веки перестали прилегать к глазным яблокам. Из-за тонких губ рот превратился в узкий разрез и постоянно кривился в гримасе, дополняемой двумя торчавшими кривыми зубами. Разложение ее тела достигло такой стадии, что Ханна удивилась, зачем было столько ждать, чтобы сделать фото.

Закончив, девочка вытерла испачканные клеем руки неровными обрезками бумаги, которые затем скомкала и бросила под кровать. Потом стала дуть на оставшиеся крохотные обрывки, пока у нее не закружилась голова. Но это не помешало ей с успехом согнать их в одну кучу с другим мелким мусором, лелея в душе надежду на то, что под влиянием магии ночи и в отсутствие посторонних взглядов они превратятся в Ночного Бормотунчика. Клей-карандаш и ножницы вернулись на отведенное им место, она убедилась, что повсюду царит чистота и все выглядит идеально. Наконец девочка водрузила свой шедевр на мольберт, где он застыл в своем черно-белом безмолвии. Его появление в комнате стало новым криком, который нельзя было не заметить.

Ханна села на кровать и галопом пробежалась по математическим задачкам, решить которые ей было раз плюнуть. В животе ощущался зуд: как же ей хотелось, чтобы мама увидела свою фотографию. Она с трудом сдерживалась, чтобы не позвать ее. Можно было бы встать на вершине лестницы и пронзительно завизжать – это всегда срабатывало. Мама тут же примчалась бы, испугавшись, что дочь проткнула себя карандашом (что та и в самом деле как-то проделала – просто проверить, насколько он острый), порезалась бумагой или обнаружила в ванной жука с тысячей лапок. Этих жуков мама боялась больше всего. Если бы они не носились с такой бешеной скоростью на тысяче своих тонких, с волосок, лапок, Ханна ловила бы их только для того, чтобы поглядеть, как мама будет орать и хлопать руками с таким видом, будто они облепили все ее тело.

Неужели полчаса еще не прошло?

Она открыла дверь, чтобы мама могла сразу войти, услышав в этот момент на лестнице ее шаги, и тут же прыгнула обратно на кровать, сделав вид, что усердно решает задачки. Не ухмыляться и не хихикать было очень трудно.

– Тебе помочь? Вы только посмотрите, как упорно она трудится.

Мама встала на пороге, развела руки и взялась за дверной косяк, будто он представлял собой рамку, а она позировала для фотографа.

Ханна так широко растянула в ухмылке рот, что оскалила все зубы, и покачала головой.

– Все решила?

Девочка кивнула.

В этот момент мама увидела монтаж и неуверенно подошла к мольберту. В ее глазах застыли сотни вопросов.

– Что это?

Когда она пробежалась изумленным взглядом по творению дочери, из горла девочки вырвался пронзительный гортанный смех.

– Ханна, что это?

Мамин взор все быстрее и быстрее скользил по коллажу, охватывая причудливо одетые тела и еще одно, не похожее на другие, – ее собственное, обнаженное, уснувшее смертельным сном.

– Это сделала ты? Ты поэтому меня сфотографировала?

От маминой радости не осталось и следа. Голос родительницы звучал так, будто ее душили.

– Зачем ты так поступила? Здесь предполагается, что я умерла?

Ханна провела большим пальцем по горлу, свесила набок голову и плюхнулась замертво на кровать.

– Это не смешно! Где ты взяла все эти… Какой ужас… Зачем ты это сделала, Ханна? Ханна! Мари-Анн, черт бы тебя побрал!

Девочка вновь села, безмерно счастливая разделить выпавшую ей честь с подругой.

– Что с тобой?

Ханна закинула ногу на ногу и положила руки на коленку. Ангел. Мама заскрежетала зубами и приняла такой вид, словно у нее из горла рвался крик, но по дороге застрял во рту.

Она сорвала коллаж с мольберта. Ее на секунду охватило желание разорвать его пополам, но она сдержалась.

– Думаешь, папе это понравится? Считаешь, он будет тобой гордиться? Я все ему расскажу. О каждом произнесенном тобой долбаном слове, о лае, об этой гадости. Это все гвозди в твой собственный гроб, девочка.

Мама все еще тряслась, но все же высоко подняла голову и вышла из комнаты. Ханна услышала, как она ушла в их с папой спальню и закрыла дверь.

Девочка закусила нижнюю губу. Неужели она ошиблась в расчетах и мама действительно обо всем ему расскажет? Неужели папа на нее рассердится? Представить что-то подобное было трудно.