Молочные зубы

Ей в голову пришла мысль, замечательная, блестящая идея. Она сбросила желтый хлопчатобумажный кардиган и посмотрела на свои ладони. Потом схватила правой рукой левое запястье и с силой его сдавила. Ногти порозовели, она отпустила руку и увидела оставшиеся на коже белые следы от пальцев. Вскоре они сошли. Но идея все равно была хорошая.

Ханна закрыла дверь в свою комнату. Плевать ей на угрозы; она знала, что мама будет прятаться в своей спальне, пока ей не придется выйти и приготовить ужин, чтобы к приходу папы все выглядело нормально. У Ханны полно времени, чтобы обдумать следующий ход. А если мама начнет нести папе всякую чушь, только лучше.

Колготки должны сработать. Их было много, они лежали в шкафу аккуратной стопкой, сложенные в определенной цветовой последовательности. Она взяла пару эластичных белых, обернула их вокруг предплечья в виде жгута и потянула за концы что было сил. Ханна все тянула и тянула, напрягаясь и прилагая усилия, даже когда ее несчастная ручка побелела и стала неметь.

СЮЗЕТТА

Свернувшись прямо в одежде в сухом лоне ванны, она по-прежнему могла видеть коллаж – и его отражение. Для этого было достаточно лишь чуточку повернуть голову. Сюзетта прислонила его к столу в ванной так, чтобы он отражался в зеркале. Зачем она оставила его здесь? Чтобы он над ней издевался? Сюзетта потянулась, схватила пушистое белое полотенце, свернула из него подушку и приготовилась ждать. Когда она скользнула ниже, зеркало и безумное произведение искусства Ханны пропали из виду. Но ее не покидало ощущение, что она теряет под ногами почву, пятится назад и становится тем, кем никогда не хотела быть, – жалкой личностью, которой, чтобы сделать следующий шаг, обязательно нужен кто-то еще. Наступила очередь Алекса, теперь он должен что-то предпринять. Она надеялась, что все получится лучше, чем в те времена, когда она нуждалась в помощи матери.

К девятнадцати годам она привыкла сама ездить на автобусе в Окленд на прием к врачам, даже в кабинет хирурга. Время от времени открытая рана у нее на животе начинала заживать. Проблема лишь в том, что она никогда не затягивалась изнутри. Фистуле по-прежнему требовался дренаж и выход наружу через кожу. Доктор вводил ей какой-то местный анестетик, от которого кожа немела. Боль ощущалась как укус пчелиного жала, обжигающего и острого. В действительности Сюзетта не знала, что он делал, и была слишком напугана, чтобы спросить. После двух лет медицинского кошмара (годы, когда она мучилась, но не обращалась к врачу, для удобства в расчет не шли) она уже не пыталась разбираться, кто и что с ней делает. Всякое бывало. Потом она страдала от последствий. Когда кожа теряла чувствительность, врач вонзал скальпель в затягивавшуюся рану и возвращал ее в состояние зияющего зева.

Если по правде, то боли почти не было. После первой операции по обеспечению дренажа с нервными окончаниями вокруг разреза, должно быть, что-то случилось. В больнице, меняя повязки, ей каждый раз кололи морфин. И то, что она ничего не чувствовала, было благословением, в противном случае процесс набивания в рану хлопчатобумажных перевязочных материалов обернулся бы годами мучительных страданий.

Поэтому она безропотно позволяла ему ее вскрыть, после чего он засовывал в рану специальный тампон и накладывал повязку. Она ходила повсюду как в тумане, привыкла жить затворницей, не тревожилась и не удивлялась, когда в автобусе у нее сквозь бинты сочилась кровь. По дороге от остановки домой кровь пропитывала футболку и стекала за пояс джинсов. У них в гостиной хранился запас специальных тампонов, дважды в день она ложилась на диван, и мать меняла ей повязку. Сделать все сама Сюзетта не могла – она помогала тем, что открывала пальцами разрез – но оно и к лучшему, потому что ей хотя бы никогда не приходилось смотреть на свою рассеченную плоть и видеть, сколь глубока рана, ведь одна мысль об этом вызывала у нее тошноту. У них была больничная посудина, которую пациентам дают, когда их тошнит, набитая всевозможными медицинскими принадлежностями: банками стерильных перевязочных материалов, лейкопластырем, ножницами, пинцетами. Но однажды, когда у Сюзетты пошла кровь, она не смогла найти ни одного тампона. Вечерело. Если бы ей повезло, мать, возможно, проголодалась бы и встала бы с постели.

– Мам!

– Что?

– У меня кровь идет. У нас закончились тампоны.

– Я скоро приду, – простонала та, даже не повернувшись на другой бок и не открыв глаз.

Сюзетта сняла испачканную одежду, надела другую и приложила к кровоточившей ране гигиеническую прокладку, чрезвычайно гордясь своей находчивостью. Потом взяла альбом для рисования, села в своей комнате и стала ждать. В голове роились самые мрачные мысли. Мать проспала еще час.