Молодые львы

Задача перед ним стояла простая – пересечь поле и найти другую изгородь или канаву до того, как немцы вырвут их из темноты лучом прожектора или осветительной ракетой…

Но немцы в ту ночь и не собирались освещать окрестности. Стрельба затихла, где-то далеко остались и голоса немцев. Ной сбросил скорость, последние двадцать ярдов, отделявшие его от изгороди, черной стеной перегородившей небо, он прошел быстрым шагом и рухнул на землю как подкошенный. Дышал он тяжело, воздух со свистом вырывался из легких. Один за другим рядом попадали остальные. Они долго лежали лицом вниз, вцепившись пальцами во влажную землю, не в силах произнести хоть слово. Над их головами по широкой дуге проносились трассирующие пули. Потом стрелок развернулся, и пули полетели в другой конец поля. Оттуда донеслись испуганное мычание, топот копыт, сердитый крик на немецком языке, и невидимый пулеметчик перестал расстреливать коров.

Над полем воцарилась тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием четырех мужчин.

Наконец Ной сел. «А ведь я опять первый», – отметила некая частичка его мозга, не задействованная в процессе выживания, а потому сохранившая способность к логическому мышлению. В нем заговорила мальчишеская радость, имевшая так мало общего со вспотевшим, тяжело дышавшим мужчиной, едва приподнявшимся над темной землей. «Райкер, Коули, Димат, Рикетт – им всем придется извиниться передо мной за то, что они вытворяли во Флориде…»

– Подъем, – холодно скомандовал Ной. – Пора идти, а не то завтрак остынет.

Один за другим солдаты сели. Огляделись. Ничего не услышали, ничего не увидели в окружающей их темноте. В оставленном ими доме вновь заговорила винтовка Рикетта, но к ним этот треск уже не имел ни малейшего отношения. Где-то далеко на землю падали бомбы. Небо освещалось сполохами взрывов, лучи прожекторов выискивали самолеты. Немцы бомбят берег, думал Ной, наверняка это немецкие самолеты, американские ночью здесь не летают. Он порадовался тому, что его мозг может не только воспринимать информацию, поступающую от органов чувств, но и правильно ее истолковывать. «Нам нужно лишь продвигаться в том направлении, – решил он, – не сидеть на месте, а двигаться в том направлении, это все, что от нас требуется…»

– Бурнекер, – прошептал Ной, поднимаясь, – возьмись одной рукой за мой ремень. Коули, будешь держаться за ремень Бурнекера. Райкер, ты держись за Коули. Так мы не потеряемся.

Солдаты послушно встали, в точности выполнив указания Ноя, и гуськом во главе с Ноем двинулись в направлении длинных лучей прожекторов, которые бесновались на горизонте.

Пленных они увидели на заре. Уже рассвело, и необходимость держаться друг за друга отпала. Они лежали у живой изгороди, выжидая удобного момента для того, чтобы пересечь узкую, мощенную булыжником дорогу, когда услышали уж очень знакомый, набирающий силу звук: размеренное шарканье ног большой группы людей.

А через несколько мгновений показались первые ряды колонны из шестидесяти американцев. Шагали они медленно, вразвалку, под присмотром шести немцев с автоматами. От Ноя их отделяло не больше десяти футов. Он всматривался в их лица и читал на них чувства стыда, облегчения и полного безразличия, где-то непроизвольного, а где-то и нарочитого. Пленные не смотрели ни друг на друга, ни на конвоиров, ни на изгороди, тянущиеся по обе стороны дороги. Волоча ноги, они тащились сквозь сырой рассвет, погруженные в лишь им одним ведомые мысли, под аккомпанемент поскрипывания резиновых подошв о булыжники мостовой. Шагалось им легче, чем солдатам, потому что не приходилось тащить на себе ни винтовку, ни вещмешок, ни снаряжение. И хотя проходила колонна на расстоянии вытянутой руки, Ной никак не мог поверить, что видит перед собой шестьдесят американцев, шагающих строем, засунув руки в карманы, обезоруженных, не обремененных привычной солдату ношей.

Пленные прошли и исчезли из виду, постепенно затихло меж мокрых изгородей и шарканье их ног.

Ной повернулся, посмотрел на лежащих рядом мужчин. Подняв головы, они как завороженные смотрели вслед исчезнувшей колонне. На лицах Бурнекера и Коули Ной прочитал разве что изумление и любопытство. А вот лицо Райкера выражало совсем другое. И Ною понадобилось лишь мгновение, чтобы понять: на грязном, заросшем щетиной лице Райкера, в его покрасневших от бессонницы и усталости глазах было то же выражение стыда и облегчения, что и на лицах пленных, прошедших мимо под дулами немецких автоматов.

– Вот что я вам скажу, парни, – изменившимся голосом просипел Райкер. – Мы все делаем не так. – Он не смотрел ни на Ноя, ни на других. – У нас нет ни единого шанса, если мы и дальше пойдем вместе. Нам остается только одно – разделиться. Один человек еще может остаться незамеченным. Четверо – никогда. – Он замолчал. Молчали и остальные.

Райкер смотрел на дорогу. В его ушах, похоже, еще слышалось мерное шарканье ног колонны пленных.