Момент истины

— А где мадемуазель Габю?— спросил, взглянув на пустой стул рядом с Морром. Астахов.

Mopp в ответ лишь пожал плечами — его это не интересует.

— Молодого человека, кажется, тоже нет,— сказал Стэннард невинно.— Очень милый у нашего хозяина сын. Умен, воспитан...

— Меня больше волнует, где господин Калишер...—заметил Кларк.

— Продукты обещал,— вспомнил Астахов.

— Это переживем,— зло сказал Mopp.— Плохо, когда пища на столе лучше, чем люди за столом. А с банановыми лепешками все-таки есть какая-то гарантия. Не можем же мы быть хуже этой дряни! А, Дуглас? То есть, простите, Стэннард...

— «Соловей, соловей, пташечка, канареечка жалобно поет»,— смеясь, пропела Мэри и погладила Стэннарда по лысине.

— Что это?—удивился тот,

— Он меня научил,— Мэри кивнула на Астахова.

— Старинная русская солдатская,— улыбнулся тот.

— В переводе означает: птичкам живется грустно,— добавила Мэри.

— Интересно, что русский солдат думает обо всем этом?— сказал Максвелл.

— Я никогда не был солдатом,— ответил Астахов,

— Сразу полковником родились?..— проворчал Mopp, поднялся из-за стола и ушел наверх.

— А действительно интересно,— поддержал Максвелла Кларк.— Вы ведь давно здесь живете...

— Я ни во что не вмешиваюсь... Живу, и все,— сказал Астахов.

— Но есть же у вас свое мнение — где тут правда, а где ложь.

— Правда?— усмехнулся Астахов.— Знаете притчу: послали люди человека правду искать. Тысячу верст шел, измучился совсем, состарился. Наконец, на высокой горе в мраморном дворце видит — сидит на золотом троне правда. Закрытая парчовым покрывалом. Подошел к ней, сбросил покрывало и видит: страшна правда как смертный грех. Испугался человек, спрашивает ее: «Что ж мне теперь людям-то сказать?» А правда тихо ему так, на ушко: «А ты, говорит, соври людям». Вот...

— А не срывай покрывала, не срывай,— подал голос Стэннард.

— Вот вы все занимаетесь политикой,— продолжал Астахов,— решаете, какому народу какие лепешки нужны. Капитализм, социализм... Измы, измы, дребедень! Я из всех измов только один реальный знаю — ревматизм. Вот тут без обмана. А остальное все чушь, видимость, тухлое яйцо. Есть хорошие и плохие люди. И от измов сие не зависит.

— Ну а фашизм, например? Как с этим измом?— спросил Максвелл.

— Я вам скажу,—ответил Астахов.— Фашизм — это тоже политика, и, значит, обман, мерзость. Но вот в Аргентине вскоре после войны у меня был друг, врач. При Гитлере в Германии — активист нацистской партии. Но это добрый, образованный человек, хороший семьянин.

В холл вошел Игорь. Молча сел за стол, принялся за еду.

— Где ты был? — спросил Астахов.

— У бассейна брезент оторвался... поправлял...

— Добрый человек?— продолжал спрашивать Максвелл.— Зачем же он бежал в Аргентину?

— Он работал в концлагере, так получилось, спас немало людей. Но, сами понимаете,— концлагерь. Его хотели судить.

— Врач в концентрационном лагере?— поднял голову Кларк.

— Да, представьте себе. Красивый, величественный человек, богатырь, косая сажень в плечах. Я до сих пор храню его фотографию.

— Богатырь?— переспросил Кларк.— Большая черная шевелюра?

— Нет, совершенно голый череп.

— Ну да, полысел или побрился,— отвечая своим мыслям, сказал Кларк и вдруг быстро спросил:— Вот здесь шрам?

— Шрам. А вы что, его знаете?

— В каком лагере он был врачом? Он не говорил вам?

— Не помню, кажется, не говорил.

— Можно взглянуть на его фотографию? — спросил Кларк, поднимаясь из-за стола.

— Пожалуйста.

Астахов, встревоженный, тоже встал, и оба они ушли в квартиру управляющего.

Mopp без стука вошел в комнату Катлен. Она, сидя перед зеркалом, причесывалась. Прислонившись к косяку двери, Mopp несколько секунд рассматривал ее.

— Чем ниже декольте, тем выше шансы?— наконец нарушил он молчание.

Катлен вздрогнула от неожиданности.

— Можно бы и постучать.

— Новое правило для меня...

— Ты просто забыл о старом.

— Ах, ты про это?! — Mopp простучал знакомый условный ритм.

Катлен улыбнулась:

— Поздновато...

— С другим перестукиваешься?

— Перестань. Ревновать к маленькому дикарику?.. Я просто расспрашиваю его о здешней жизни. Милый парнишка. Наивный, как...

— ...Как мышонок в лапах кошки.

Глаза Катлен сузились.

— Мышонок, между прочим, не побоялся вступиться за меня.

— Просто идиот героического типа.

— Слушай, Эдвард, надоевшего любовника либо делают мужем, либо выставляют за дверь,— сказала Катлен.— Иди, я сейчас приду.

— Выставляешь за дверь?

— А ты полагал, я выйду за тебя замуж?

Mopp повернулся и хлопнул дверью.

Астахов и Кларк возвратились а холл. Подошли к столу, сели на свои места.

— Ну что?—спросил спокойно Хольц.— Вы раньше знали его?

— Нет. Просто врач в концентрационном лагере, который для своих опытов брал спинной мозг у моей Инги, по ее описанию, похож на друга господина Астахова.

— Как его звали?—спросил Астахов растерянно.

— Карл Фридрих Гюнтер.

— А этого зовут...

— Я понимаю, что его теперь зовут иначе.

— А шрамы,— продолжал Астахов,— вы же знаете, такие шрамы есть у многих бывших немецких студентов.

— Может быть, это и не он,— согласился Кларк.— Я ведь даже снимка его никогда не видел. Я попрошу Хольца переснять эту фотографию, если вы не возражаете.