Монах. Анаконда. Венецианский убийца

Меммо. На мой взгляд, Контарино, ты должен поблагодарить Господа за столь удачное спасение.

Фальери. Но ведь Флодоардо в Венеции чужак – как он мог обнаружить логово бандитов?

Контарино. Этого я не знаю; возможно, как и я – по чистой случайности, но, клянусь Творцом, он дорого заплатит за эту рану.

Фальери. Флодоардо слишком уж спешит отличиться.

Пароцци. Флодоардо должен умереть.

Контарино (наполняя кубок). Да наполнится ядом следующая его чаша.

Фальери. Уж я обеспечу себе честь познакомиться с этим джентльменом поближе.

Контарино. Меммо, нам понадобятся туго набитые кошельки – в противном случае наша затея окончится провалом. Когда там твой дядюшка намерен отправиться в мир иной?

Меммо. Завтра вечером, но все же… да уж, меня бьет дрожь.

Глава III

Смятение нарастает

После дня рождения Розабеллы у всех венецианок, имевших хоть какие-то претензии на красоту и хоть самые отдаленные планы завоевать сердце мужчины, только и разговоров было что про обворожительного флорентийца. Он дал работу всем женским языкам, а те немногие, что не давали языкам воли, во искупление предавались собственным мыслям. Многие девы забыли про спокойный сон, многие опытнейшие кокетки вздыхали, накладывая белила и румяна перед зеркалом; многие недотроги забыли добровольно внушенные себе правила и что ни день показывались в садах и на променадах, где, судя по слухам, была надежда встретить Флодоардо.

А с того дня, когда он встал во главе сбиров, с несокрушимой решимостью вошел в логово бандитов и, рискуя жизнью, пленил их всех, имя его звучало на устах у мужчин не реже, чем на устах у женщин. Мужчины восхищались его мужеством и неколебимым присутствием духа по ходу столь опасного приключения; но еще сильнее были они поражены тем, с какой проницательностью он отыскал место, где скрываются браво, ибо до того это не удалось даже самым смекалистым офицерам прославленной венецианской полиции.

Дож Андреас чем дальше, тем охотнее поддерживал знакомство с блистательным молодым человеком, и чем больше он с ним беседовал, тем сильнее Флодоардо занимал его мысли. Решимость, с которой он оказал Республике столь важную услугу, вознаградили подарком, достойным самого императора, а кроме того, Флодоардо получил одну из самых важных государственных должностей.

Оба этих дара были поднесены тайно, но едва стало известно об особой благосклонности дожа к молодому человеку, как тот с подобающей скромностью и уважением отклонил оба дара. Он попросил лишь об одном одолжении: разрешить ему прожить свободно и независимо в Венеции один год, а по истечении этого срока обещал назвать тот род занятий, который сам он сочтет наиболее соответствующим его склонностям и способностям.

Флодоардо поселили в великолепном дворце его доброго старого покровителя Ломеллино, там он и обитал в полном затворничестве, изучая самые ценные образцы древней и современной литературы: он целыми днями не покидал своих покоев и редко показывался на публике, разве что по совсем исключительным случаям.

Однако дож, Ломеллино, Манфроне и Конари – те, кто выстроил славу Венеции на столь прочном основании, что расшатать его не смогли целые века; те, в чьем обществе ты как бы удалялся из круга простых смертных и вступал в беседу с небожителями, те, что столь благорасположенно приняли чужака-флорентийца в свой узкий круг и решили не жалеть сил, дабы превратить его в поистине великого человека, – так вот, они не могли не заметить, что жизнерадостность Флодоардо напускная, а сердце его точит тайная тоска.

Вотще Ломеллино, полюбивший юношу отеческой любовью, пытался выяснить причину его меланхолии; вотще достопочтенный дож старался развеять уныние, в котором пребывал его юный фаворит; Флодоардо оставался печальным и молчаливым.

А Розабелла? Розабелла изменила бы всем принципам своего пола, если бы оставалась веселой, пока Флодоардо грустил. Она сникла, взор то и дело затмевали слезы. День ото дня она делалась все бледнее, и дож, обожавший ее беззаветно, не на шутку встревожился о ее здоровье. Кончилось тем, что девушка действительно заболела: ее терзала лихорадка, она ослабела и не выходила из комнаты; жалобы ее при этом озадачивали самых опытных венецианских эскулапов.

В довершение всех этих нелегких испытаний, которые судьба послала Андреасу и его друзьям, однажды утром случилось одно происшествие, заставившее их встревожиться сильнее прежнего. В Венеции никогда еще не слыхивали о столь дерзких и безрассудных поступках, как тот, про который я вам сейчас расскажу.