Монах. Анаконда. Венецианский убийца

Флодоардо обнажил голову в знак почтения, снял маску и низко склонился перед знатным властителем Венеции.

Андреас. Я слышал, вы пожелали поступить на службу Республике?

Флодоардо. Таково мое устремление, если ваша светлость сочтет меня достойным подобной чести.

Андреас. Ломеллино отзывается о вас крайне лестно; если то, что он говорит, правда, как так вышло, что вы не желаете послужить собственной родине?

Флодоардо. Причина в том, что моей родиной не управляет Андреас.

Андреас. Насколько я понял, вы намереваетесь отыскать логово бандитов, которые в последнее время заставили венецианцев пролить столько слез?

Флодоардо. Если ваша светлость сочтет меня достойным своего доверия, я готов поручиться головой за то, что доставлю их в руки ваших подчиненных, причем без промедления.

Андреас. Для иноземца это задача нелегкая. Мне любопытно будет узнать, сдержите ли вы свое слово.

Флодоардо. Вот и отлично. Завтра, в крайнем случае послезавтра я выполню свое обещание.

Андреас. И вы даете его с такой решимостью? Но известно ли вам, юноша, сколь опасная это задача – застать этих преступников врасплох? Их никогда не удается найти там, где их ждут, они постоянно оказываются в самых неожиданных местах; они одновременно и нигде, и везде. В Венеции нет ни единого закоулка, незнакомого нашим шпионам, все они давно обшарены, и тем не менее усилия нашей полиции тщетны – никто не в состоянии отыскать, где они скрываются.

Флодоардо. Мне все это известно, и знание это меня радует, ибо дает мне возможность доказать венецианскому дожу, что действую я не так, как обыкновенный авантюрист.

Андреас. Исполните же свое обещание и дайте мне об этом знать. На данный момент закончим разговор, ибо никаким неприятным мыслям не дóлжно затмевать радость, которой посвящен этот день. Розабелла, не хочешь ли ты присоединиться к танцу? Граф, поручаю вам ее.

Флодоардо. В жизни еще мне не доверяли подобного сокровища.

Во время разговора Розабелла стояла, облокотившись на спинку дядюшкиного кресла. Она повторяла про себя слова Ломеллино: «Увидеть Флодоардо и не полюбить его так же сложно, как увидеть рай и не захотеть в него войти», она смотрела на юношу и понимала, что Ломеллино не преувеличил. Когда дядя попросил Флодоардо сопроводить ее в танцевальный зал, щеки ее залил нежный румянец и Розабелла засомневалась, принять или отклонить руку, которую ей немедленно предложили.

А должен вам сказать, прекрасные мои дамы, подозреваю я, что немногим из вас удалось бы повести себя в подобной ситуации сдержаннее, чем Розабелла. Дело в том, что телосложение Флодоардо, равно как и его лицо, которое, казалось, служило проводником в сердца всех, кто в это лицо вглядывался, и черты его, вылепленные столь тонко, что если бы некий ваятель решил представить образец мужской красоты, ему не понадобилось бы ничего добавлять или исправлять, – все это будто бы твердило в полный голос: «В груди этого юноши бьется сердце героя». Ах, дамы, любезные мои дамы, воистину подобный мужчина способен внести смятение в мысли и чувства бедной юной барышни – нежной, ни о чем не подозревающей!

Флодоардо взял руку Розабеллы и повел девушку в танцевальный зал. Здесь объединились роскошь и веселье, под сводами металось эхо звуков музыки, пол содрогался под ногами множества танцоров – тысячами прелестных групп отражались они в бесчисленных подвесках сияющих люстр. Флодоардо и Розабелла не проронили ни слова, пока не дошли до дальнего конца огромного зала. Здесь они остановились возле открытого окна. Прошло несколько минут – они не обменялись ни словом. Иногда они смотрели друг на друга, иногда на танцоров, иногда на луну, а потом опять забывали друг про друга, про танцоров, про луну и полностью погружались в свои мысли.

– Ах, синьорина, – заговорил наконец Флодоардо, – можно ли представить себе горшее несчастье?

– Несчастье? – повторила Розабелла, вздрогнув; она будто бы пробудилась ото сна. – Какое несчастье, синьор? Кто несчастен?

– Тот, кому рок судил наблюдать эти элизийские радости, но никогда в них не участвовать. Тот, кто, умирая от жажды, видит перед собой полную чашу, но знает, что она предназначена не ему.

– А вы, синьор, и есть этот изгнанник из элизия? Вы тот жаждущий, что стоит рядом с чашей, наполненной для другого? Так вы предлагаете мне трактовать ваши слова?

– Вы трактуете их совершенно верно; а теперь скажите мне, дивная Розабелла, или я не несчастен?

– А в чем заключен тот элизий, в который вам не суждено войти?

– Элизий там, где Розабелла. Я вас не обидел, синьорина? – сказал Флодоардо и с почтительной нежностью взял ее за руку. – Вас смущает подобная откровенность?

– Вы уроженец Флоренции, граф Флодоардо. Здесь, в Венеции, нам не по душе подобные комплименты, – по крайней мере, они не по душе мне, и я уж всяко не хочу слышать их от вас.

– Клянусь жизнью, синьорина, я говорю то, что думаю! В словах моих нет ни грана лести.

– Смотрите, в зал вошел дож, а с ним Манфроне и Ломеллино; они станут искать нас среди танцующих. Встанем же в круг!