Розабелла, любимица всех венецианцев, лежала на одре болезни; горе, истинную причину которого тщательно скрывали, подорвало ее здоровье, цвет ее красы увядал. Она любила прекрасного Флодоардо – да и кто мог, узнав Флодоардо, его не полюбить? Благородная внешность, выразительные черты лица, пылкий взор – все его существо будто провозглашало: Флодоардо – любимчик природы, а Розабелла природой всегда восхищалась.
Розабелла угасала, не лучше чувствовал себя и Флодоардо. Он уединился в своих покоях, избегал общества, часто совершал длительные поездки в другие города Республики, дабы перемена мест отвлекла его от предмета, который тем не менее преследовал его повсюду. Сейчас он отсутствовал уже целых три недели. Никто не знал, в каких краях он блуждает, – и именно во время его отлучки в город наконец-то прибыл князь Мональдески, суженый Розабеллы.
Его появление, которого еще месяц назад Андреас ждал с таким предвкушением, теперь не порадовало дожа. Розабелла была слишком больна, чтобы принимать поклонника, да и он не дал ей времени на поправку здоровья: через шесть дней после прибытия в Венецию князя обнаружили мертвым в безлюдном уголке одного из общественных садов. С ним рядом лежал меч – обнаженный и окровавленный; его тетрадь для записей исчезла, но один лист из нее был вырван и прикреплен к бездыханной груди. Лист осмотрели, на нем оказалось несколько строк, выведенных, по всей видимости, кровью:
– Ах, куда мне теперь бежать за утешением? Где искать защиту? – в отчаянии воскликнул дож, когда ему принесли эту страшную весть. – Ах, почему, ну почему Флодоардо нет в городе?
Он с нетерпением ждал возвращения молодого человека, дабы разделить с ним непосильный груз этих несчастий; желание его вскоре было удовлетворено. Флодоардо вернулся.
– Приветствую тебя, благородный юноша! – воскликнул дож, когда флорентиец вошел в его покои. – Прошу тебя, в будущем не лишай меня надолго своего присутствия. Я несчастный, всеми брошенный старик. Ты же слышал, что Ломеллино… и Манфроне…
– Я все знаю, – меланхолически откликнулся Флодоардо.
– Сатана сорвался с цепи и ныне проживает в Венеции под именем Абеллино, отнимая у меня все, что для меня бесценно. Флодоардо, заклинаю тебя небом, будь осторожен: во дни твоего отсутствия я не раз с трепетом думал о том, что кинжал этого злодея может оборвать и твою жизнь. Мне многое тебе нужно сказать, мой юный друг, но разговор придется отложить до вечера. На этот час у меня назначена аудиенция с одним знатным чужеземцем, я не могу его не принять, однако вечером…
Его прервало появление Розабеллы: бледная как смерть, она медленно, нетвердым шагом вошла в покои дожа. Увидела Флодоардо – и щеки ее окрасил легкий румянец. Флодоардо встал и поприветствовал ее со сдержанной почтительностью.
– Подожди, не уходи, – сказал дож. – Возможно, через полчаса я освобожусь, а тем временем попрошу тебя развлечь несчастную мою Розабеллу. Она сильно болела в твое отсутствие, и я все еще беспокоюсь за ее здоровье. До вчерашнего дня она лежала в постели, и мне лично кажется, что ей пока еще рано вставать.
Почтенный дож вышел, и влюбленные в очередной раз остались наедине. Розабелла направилась к окну, Флодоардо, помедлив, последовал за ней.
– Синьорина, – начал он, – вы все еще на меня сердитесь?
– Я на вас не сержусь, – пролепетала Розабелла и вся вспыхнула, вспомнив ту сцену в саду.
– И вы простили мне мой неподобающий поступок?
– Неподобающий поступок? – На лице Розабеллы мелькнула улыбка. – Да, если считать его неподобающим, то я полностью вас простила. Умирающим должно прощать тех, кто согрешил против них, дабы и им в свою очередь простились их прегрешения против Господа, – а я умираю, я это чувствую.
– Синьорина!
– Нет, никаких сомнений не осталось. Да, я еще вчера встала с постели, но знаю наверное, что скоро опять слягу и более уже не поднимусь. А значит… значит, я должна попросить у вас, синьор, прощения за обиду, которую вынуждена была вам нанести при нашей последней встрече.
Флодоардо не отвечал.
– Так вы простите меня? Полагаю, вас трудно умилостивить – вы наклонны к мщению!
Флодоардо не отвечал.
– Вы откажетесь пожать мне руку? Или все забыто?
– Забыто, синьорина? О нет, никогда – каждое ваше слово, каждый взгляд запечатлены в моей памяти, их уже не вытравишь. И мне не забыть своего неподобающего поступка, ибо вы были его участницей, все, что с ним связано, для меня свято и драгоценно. Что до прощения, – он взял протянутую ему руку и почтительно поднес ее к губам, – клянусь Небесами, дивная моя синьорина, вы действительно глубоко меня ранили, и мне сложно даровать вам прощение. Но, увы! Сейчас мне нечего вам прощать.
Оба помолчали. Затем Розабелла возобновила беседу:
– Вы надолго отлучались из Венеции, далеко ли лежал ваш путь?
– Далеко.
– Путешествие доставило вам радость?