Москва в эпоху реформ. От отмены крепостного права до Первой мировой войны

Университет позволял слушателям совмещать работу с учебой. В 1911/12 учебном году 72 % студентов вынуждены были подрабатывать посторонними заработками. На лекции оставалось пять-шесть часов в день. На третьем году существования университета слушателей было 924, на четвертом – уже 1756, а затем перевалило за 3–4 тысячи.

В 1910-е годы университет Шанявского получает прекрасное здание на Миусской площади. Здесь, в тихих районах бывших ямских слобод, формировался новый центр городской жизни, возводились ремесленные и промышленные училища, поднялся археологический институт. В 1911 году из Московского университета со скандалом ушли десятки лучших преподавателей, и детище Шанявского получило первоклассных профессоров. Здесь читали лекции и вели семинары Ю. Готье, М. Богословский, К. Тимирязев, А. Кизеветтер, А. Фортунатов, А. Эйхенвальд, С. Чаплыгин, Ф. Кокошкин, А. Чаянов, В. Брюсов, В. Вернадский. В народный университет заглядывали студенты Московского университета, возрожденных Высших женских курсов. Около четверти слушателей приезжали из глухой провинции – в залах и коридорах встречались уроженцы Иркутской, Томской, Забайкальской губерний. «…Нарядная дама, поклонница модного Юлия Айхенвальда, читавшего историю русской литературы XIX века, и деревенский парень в поддевке, скромно одетые курсистки, стройные горцы, латыши, украинцы, сибиряки. Бывали тут два бурята с кирпичным румянцем узкоглазых плоских лиц»[193]. В аудиториях мелькали и седые головы: больше полусотни «студентов» разменяли шестой десяток!

Два курса в университете осилил и главный национальный поэт XX века Сергей Есенин. Парень с Рязанщины настолько вошел во вкус городской жизни, что сообщал родным: «Больше никуда никогда не поеду, кроме Питера и Москвы». Один из однокурсников Есенина свидетельствовал: «Лекции известных профессоров по литературе, осмотр сокровищ русского искусства Третьяковской галереи, интересные знакомства и беседы с шанявцами старших курсов, спектакли Художественного театра – все это так ново и необычно для меня, юноши из тихой провинциальной Пензы, где только мечталось о Москве и казалось, что эта мечта никогда не будет явью»[194]

.

В 1912 году Первопрестольная вместе со всей страной пышно отмечает 100-летие победы в Отечественной войне. Р. И. Клейн перекинул через Москву-реку Бородинский мост, украшенный гранитными обелисками в память о войне с Наполеоном. Художник Ф. А. Рубо пишет гигантскую панораму, изображавшую Бородинское сражение. Первоначально живописный аттракцион разместили в специальном павильоне рядом с Чистыми прудами. Энтузиастами собирались ценные экспонаты столетней давности, открылась для посетителей Кутузовская изба в Филях. Газеты писали: «…Народ настоятельно нуждается в оживлении интереса к своему прошлому, и юбилейный год дает прекрасную возможность для того, чтобы хоть на одно мгновение воскресить в памяти серых миллионов героический, национальный подвиг, объединивший Русскую землю от дворца до бедной избы»[195]. Изыскали средства на издание массовой брошюры, увидевшей свет тиражом 2 миллиона экземпляров.

К юбилею Отечественной войны власти задумали найти если не ветеранов, то хотя бы живых свидетелей тех событий во всех приграничных губерниях. Над подобными операциями по поиску совсем уж древних стариков смеялся А. И. Куприн в рассказе «Тень Наполеона»: «…Показывали мне этих Мафусаилов, и – черт! – ни один никуда не годится. Или врут, как лошади, или ничего не помнят, черти! Но как же, черт возьми, мне без них быть. Ведь для них же – черт! – уже медали чеканятся на монетном дворе! Сделайте милость, ваше превосходительство, выручайте! На вас одного надежда. Ведь в вашей Сморгони Наполеон пробыл несколько дней. Может быть, на ваше счастье, найдутся здесь два-три таких глубоких – черт! – старца, которые еще, черт бы их побрал, сохранили хоть маленький остаток памяти». Слова уездного исправника живо описывают ревностную исполнительность властей: «Ваше превосходительство, для вас хоть из-под земли вырою. Не извольте беспокоиться. Самых замечательных стариканов доставлю. Они у меня не только Наполеона, а самого Петра Великого вспомнят!»

В итоге к августу удалось найти 14 непосредственных участников военных действий. Самому старшему из них стукнуло 122 года. Впоследствии, после ряда критических заметок в прессе, старикам назначили годовые пенсии от 300 рублей до 600 рублей. Основные торжества развернулись на Бородинском поле. Губернатор Джунковский за неделю до празднества переехал из Москвы в район Можайска вместе с канцелярией, оставив в Первопрестольной только вице-губернатора.

28 августа на Ходынском поле состоялся грандиозный парад, продолжавшийся около четырех часов. 30 августа горожане молились на Красной площади «в память избавления Москвы от двунадесяти языков»[196]. В Историческом музее в сентябре 1912 года открыли грандиозную выставку. За полгода работы ее посетили 42 тысячи человек.