Москва в эпоху реформ. От отмены крепостного права до Первой мировой войны

1913-й в советской традиции считался самым благополучным годом Российской империи. Праздничные мероприятия в честь 300-летия дома Романовых стали лейтмотивом всех 365 дней года. Кострома – колыбель династии, Нижний Новгород – место, откуда вышла сила на помощь изнемогающей России. Москва – самодостаточный центр державы, тихая гавань для Михаила Федоровича и Алексея Михайловича.

В Александровском саду установят скромный обелиск в память о важном юбилее. На памятнике красовались Георгий Победоносец и грифон, символ бояр Романовых. Пояс бульваров вокруг стен Кремля отныне стали именовать Романовским. Через пять лет на грани обелиска нанесут фамилии революционных мыслителей. Министерство двора размышляло о том, чтобы выкупить под музей династии дом Игумнова на Большой Якиманке. «…Дом этот выстроен в чисто русском стиле, все комнаты выдержаны в старинных рисунках архитектуры, в доме еще никто не жил; некоторые покои здания – точный сколок прежних русских дворцовых горниц».

Коммерческие дельцы откликнулись на юбилей династии и выпускали самые разнообразные товары. По рукам ходили платки с портретом царя. Правда, цензура указала, «чтобы размер сих платков не подходил к платкам носовым»[197]

. Праздничные рубли с изображением Николая II расходились по 5 рублей за монету. 1 января 1913 года выпустили серию почтовых марок с изображениями царей. Традиционалисты сразу заметили неладное, консервативно настроенные почтальоны отказывались такие марки погашать. Оскорбление лика государя, как-никак! Священники негодовали: «…Сии Царские портреты пачкаются почтовым штемпелем, как будто ради вящего над нами поругания». Да и цена в две копейки рядом с портретом венценосной особы отнюдь не добавляла правящей династии популярности.

Министр финансов В. Н. Коковцов предчувствовал неладное: «Праздничные дни пролетали быстро, не оставив после себя заметного следа. Внешне, конечно, все было чинно и торжественно, но, по существу, у меня осталось какое-то чувство пустоты. Не то вообще было мало действительного подъема, не то в самом мне был сознательный страх за близкое будущее, и повседневные заботы о том, что готовит нам наступающий день, и как удастся предотвратить мировую катастрофу, поглощали все мое внимание»[198].

Газеты превозносили императора на все лады, изобретая все новые эпитеты: «Триста лет ушло на то, чтобы из разоренного смутой, забытого Богом черного края нищих создалась великодержавная Россия наших дней. И сегодня Москва, сердце и начало великодержавной России, как и триста лет назад, приветствует своего Государя, полная надежд и упований на великое будущее, на дальнейшее процветание страны». Череда ура-патриотических юбилеев проникла и в литературу, где среди десятков однообразных верноподданнических стихов попадались любопытные:

Сегодня Володя лениво вставал,

Чудесный свой сон он опять вызывал,Картинки истории русской землиВ душе его прочно вчера залегли.

Красивую книгу папаша привез,В пунцовой обложке, с тисненьем из роз.«О царстве Романовых», папа сказал,

И с сыном ее целый вечер читал[199].

Интересно, что на государственный праздник отреагировала и молодая киноиндустрия России – сразу две конкурирующие фирмы, Ханжонкова и Дранкова, сняли свои исторические картины к юбилею. Правда, обе ленты грешат ошибками и неточностями. Так, Михаил Федорович и у Дранкова, и у Ханжонкова въезжает в Москву зимой, хотя дело происходило в мае 1613 года. Строгое соответствие костюмов эпохе никто не проверял, для одной из сцен режиссеры взяли напрокат одежды из оперы «Юдифь»! Чтобы максимально приблизить XVII век, «киношники» попросили остановить движение трамваев на Красной площади.

Однако десяткам помпезных парадов и пышных банкетов приходит конец. За пару недель до начала Первой мировой Москва оплакивала десятилетнюю годовщину смерти Чехова. К Новодевичьему монастырю приходили и крестьяне Симбирской губернии, и интеллигенты. Заглянула даже группа японцев, специально преодолевших тысячи километров! «Чеховская литература сейчас у японцев в большом фаворе. На ломаном русском языке японцы расспрашивали у оберегающего могилу Чехова сторожа, много ли народа бывает на могиле… Между прочим, японцы интересовались, «сколько» русских девушек покончило самоубийством на могиле писателя. Один случай с курсисткой Ефимовой породил у иностранцев представление о чеховской могиле, как о месте… повального самоубийства русских. Сторож поясняет: «После Ефимовой приходили еще девушки, но они только молились в монастыре, плакали на могиле, но не стрелялись». Скоро, скоро скорбными выстрелами окутает всю страну…