Москва в эпоху реформ. От отмены крепостного права до Первой мировой войны

В конце XIX века российское общество заново открывает для себя допетровскую Русь. Многие испытывают живой интерес к тому, как жили наши предки пять столетий назад. Сергей Соловьев с ежегодными томами «Истории России» продолжает процесс, начатый Карамзиным, общество обнаруживает, что отечественная история так же упоительна, как греческая, римская, французская. Иван Забелин обращается к теме домашнего быта русских царей и цариц. В 1903 году Николай II, отказавшись от европейской одежды, облачается в «выходной наряд царя Алексея Михайловича» и активно позирует фотографам. Образы канувшей России активно обыгрываются в театральной афише, этикетке, рекламе, красавец-богатырь смотрит на прохожих с красочного плаката галош «Треугольник».

Черпать вдохновение в седой древности пытались и раньше, но делали это с рядом искажений и ошибок. Славянским богом любви вплоть до XIX века упорно считался Лель. При строительстве Синодальной типографии на Никольской использовали готические мотивы, искренне считая, что налаживают связь с ушедшей Русью. В 1840-е годы пришла эпоха салонных баталий западников и славянофилов. Последние пытались время от времени носить русское платье, о чем с некоторым умилением писал в «Былом и думах» А. И. Герцен: «Во всей России, кроме славянофилов, никто не носит мурмолок… Аксаков оделся так национально, что народ на улицах принимал его за персианина, как рассказывал, шутя, Чаадаев».

Николай II и Александра Федоровна на крыше Большого Кремлевского дворца

Созревавший в Москве русско-византийский стиль вызывал у Герцена лишь оторопь: «Без веры и без особых обстоятельств трудно было создать что-нибудь живое; все новые церкви дышали натяжкой, лицемерием, анахронизмом, как пятиглавые судки с луковками, вместо пробок, на индо-византийский манер, которые строит Николай с Тоном». Со времен Екатерины русские правители грезили Константинополем, мечтали водрузить на Айя-Софию православный крест. Обращение к византийской теме не кажется случайным.

В 1850-е годы в дальнем конце Москвы появилась броская избушка. Этот выразительный памятник русского деревянного зодчества сейчас прячется на не самой примечательной Погодинской улице, застроенной в основном больничными сооружениями. Здесь, на окраине Девичьего поля, свою усадьбу держал известный историк Михаил Петрович Погодин (1800–1875), «любомудр» в юности и собиратель «древлехранилища» в зрелом возрасте. «Нет в Москве ни единого из старых, ни молодых коренных обывателей, кто бы не знал на Девичьем поле длинного тенистого сада, русской избы и дома под зеленой крышей, кто бы не сказал, что это оседлость Михаила Петровича Погодина».

Собственно, именно в этой избе он хранил старинные иконы, старопечатные книги, оружие, рукописи, монеты и медали. Богатейшая коллекция была приобретена казной за огромную сумму. «Между тем явились завистники и просто праздные болтуны, которые трубили везде, что Погодину заплачена чересчур большая сумма; что все это старое, ничего не стоящее тряпье. Кто поверит, что к этой фаланге пустых болтунов и невежд с маленькими средствами присоединился также один очень богатый человек… граф Андрей Федорович Ростопчин: и ему было завидно, что полтораста тысяч верных казенных денег употреблены так глупо, достались… бывшему его мужику, который не сумеет с ними надлежащим образом обойтиться, а не ему, барину, знавшему лучше всякого другого, как и где их пристроить!»[200]

Погодинская изба

В «избушку» заглядывали Ю. В. Самарин и А. С. Хомяков. Хозяин представлялся своим гостям весьма остроумно: «Михаил Петров сын Погодин, чином генерал, званием бытописатель, по охоте старины любитель, по месту жительства посадский человек на Девичьем поле, куда, когда кому угодно, милости прошу»[201]. М. П. Погодин отличался бережливостью: если ему нужно было написать письмо приятелю, состоящее из двух строчек, он долго копался в старых бумагах, пока не находил клочок нужного размера. Впрочем, иногда и Погодин бросал деньги на ветер. Он «…даже рискнул однажды положить серьезный капитал на неверное предприятие (80 000 р.): на копание золота в Сибири, и все эти денежки, как говорится, «закопал».

Собственный дом историк умудрился сделать манифестом, о чем размышляет В. А. Глазычев: «Рубленная из бревен изба на каменном фундаменте, три окна на фасаде по первому этажу, остекленная балконная дверь горницы на втором этаже, широкие доски с мелкой просечной резьбой, включая «полотенца», подвешенные к высокой кровле перед фасадом, – это был едва ли не скандал. Совсем рядом с дворянскими особняками Пречистенки и Остоженки, с их оштукатуренными «каменными» фасадами, приставными декоративными портиками и гипсовыми рельефами возникло нечто принципиальное им чуждое. Выглядело это так, как если бы на бал, где все во фраках и мундирах, посмел прийти некто в чистенькой мужицкой поддевке».