П. П. Муратов со знанием рассуждает и о колористических особенностях Москвы: «Я не знаю почти ни одной местности или группы зданий в Москве, которая говорила бы что-нибудь глазу своими линиями. Здесь есть отдельные здания, построенные отличными архитекторами. Но специфическая красота города не связана с их совершенным рисунком. Это красота – всегда живопись, всегда краска, особенно «весело» играющая в дни первого снега или ранней весны… Можно сказать без всякого преувеличения: перекрасьте Москву в какой-нибудь «нейтральный» цвет, – и красота Москвы погибла. И оттого вопрос об окраске есть самый важный из вопросов, связанных с украшением и сохранением Москвы… Пока в Москве не народились еще такие люди, одушевленные настоящей любовью к красоте города. Пока каждое лето Москва красится и красится нелепо, безвкусно и бездарно. В этом году распространилась какая-то странная мода на ничтожный слабозеленый цвет, напоминающий цвет так называемого «фисташкового» мороженого. Кому нравится этот цвет – властям, домовладельцам или малярным артелям – трудно решить. Но, очевидно, кому-то он нравится, ибо с наступлением текущего «сезона» этот фисташковый цвет начинает преследовать путника на весьма многих московских улицах… Для красоты Москвы губительны всякие неопределенные, тусклые и грязноватые оттенки. На московской палитре должны быть только простые и чистые краски: охра, белая, красная и синяя. И примеров такой бодрой, ясной и милой окраски еще много в московских домах и церквях. Но как не берегут ее, как варварски замазывают какими-то невозможными красками: шоколадной, аспидной, мутно-зеленой, «под мрамор».
Оттенки родного города важны для горожан и сейчас. Заслуженной критикой пользуется принятая на вооружение на рубеже 2000–2010-х годов окраска бордюров в желто-зеленую гамму. Иногда коммунальщики закрашивают серо-бурой мазью благородные каменные панели сталинских времен. Поверхностное отношение к буйным краскам уходящей Москвы невозможно простить. В книге «Ступени» Василий Кандинский великолепно передал колористическое своеобразие великого города: «Розовые, лиловые, белые, синие, голубые, фисташковые, пламеннокрасные дома, церкви – всякая из них как отдельная песнь – бешено-зеленая трава, низко гудящие деревья, или на тысячу ладов поющий снег, или allegretto голых веток и сучьев, красное, жесткое, непоколебимое, молчаливое кольцо кремлевской стены, а над нею, все превышая собою, подобная торжествующему крику забывшего весь мир аллилуйя, белая, длинная, стройно-серьезная черта Ивана Великого. И на его длинной, в вечной тоске по небу напряженной, вытянутой шее – золотая глава купола, являющая собою, среди других золотых, серебряных, пестрых звезд обступивших ее куполов, Солнце Москвы».
Москвоведы рубежа веков понимали ценность каждого элемента городской среды, и поэтому под словом «памятник» понимали «не только целые здания, но и сохранившиеся их части, разные уголки старой Москвы, живописные дворы, художественно исполненное окно, дверь, карниз, мебель, вещи домашнего и общественного обихода и т. д.». В списке членов Комиссии по изучению старой Москвы мы находим имена К. Юона, Ф. Шехтеля, Н. Чулкова, И. Стеллецкого, Д. Сухова, К. Хрептович-Бутенева, В. Олтаржевского, А. Мейснера, П. Миллера, А. Гуржиенко, П. Уваровой, А. А. Бахрушина, В. Дриттенпрейса. Всего в рядах объединения числилось 96 человек.
Комиссия «Старая Москва» действовала даже в годы Первой мировой. Незадолго до войны фотограф Э. В. Готье-Дюфайе предлагает исследовать Москву небольшими участками. В качестве экспериментальной площадки выбрали район Ивановской горки, и П. Н. Миллер вскоре прочел доклад о Кулишках. В 1912 и в 1914 годах увидели свет сборники комиссии. Отдельные статьи и сообщения посвящены Большой Лубянке, Кузнецкому Мосту, Кисловским переулкам, Никитской, Воздвиженке… Краеведы перешли от осмысления целостного образа города к подробнейшему исследованию отдельных частей Москвы и Подмосковья. Впрочем, эта тенденция наблюдалась и в XIX веке, когда И. Е. Забелин создает свой труд «Кунцево и Древний Сетунский стан».
Уже в мае 1916 года Прасковья Уварова, прогуливаясь переулками, увидела, как новые хозяева старинного особняка сгружают в подводы огромную ценную коллекцию вельможи. Она добилась, чтобы Эрмитаж выкупил собрание, и пыталась инициировать закон, согласно которому из России был бы запрещен вывоз древностей.