Москва в эпоху реформ. От отмены крепостного права до Первой мировой войны

Как-то в «Альпийской розе» завтракали Горький, Шаляпин, Телешов, Андреев, Бунин и Скиталец. Друзья весело шутили, смеялись и после трапезы решили сделать общую фотографию. Бунина внезапно пробрало, он назвал происходящее «собачьей свадьбой» и произнес резкую отповедь: «Идет у нас сплошной пир, праздник. По вашим же собственным словам, «народ пухнет с голоду», Россия гибнет, в ней «всякие напасти, внизу власть тьмы, а наверху тьма власти», над ней «реет буревестник, черной молнии подобен», а что в Москве, в Петербурге? День и ночь праздник, всероссийское событие за событием: новый сборник «Знания», новая пьеса Гамсуна, премьера в Художественном театре, премьера в Большом театре, курсистки падают в обморок при виде Станиславского и Качалова, лихачи мчатся к Яру и Стрельне…»[288]

Напряженную обстановку разрядил своим мощным басом Шаляпин: «Браво, правильно! А все-таки айда, братцы, увековечивать собачью свадьбу! Снимаемся мы, правда, частенько, да надо же что-нибудь потомству оставить после себя. А то пел, пел человек, а помер – и крышка ему».

Российские купцы любили кутить после трудов праведных. Алексей Толстой описывает прием, данный миллионером Леоном Манташевым в 1912 году, когда неожиданный рост биржевых котировок подарил ему целое состояние: «Чтобы продлить удовольствие, Леон Манташев закатил ужин на сто персон. Ресторатор Оливье сам выехал в Париж за устрицами, лангустами, спаржей, артишоками. Повар из Тифлиса привез карачайских барашков, форелей и пряностей. Из Уральска доставили саженных осетров, из Астрахани – мерную стерлядь. Трактир Тестова поставил расстегаи. Трактир Бубнова на Варварке – знаменитые суточные щи и гречневую кашу для опохмеления на рассвете. Идея была: предложить три национальных кухни – кавказскую, французскую и московскую. Обстановка ужина – древнеримская. Столы – полукругом, мягкие сиденья, обитые красным шелком, с потолка – гирлянды роз. На столах – выдолбленные глыбы льда со свежей икрой, могучие осетры на серебряных цоколях, старое венецианское стекло».

Летом открывались рестораны в садах для гуляний, «Эрмитаже» на Каретном Ряду и «Аквариуме» на Садовой. Популярный в теплое время ресторан «Тиволи» занимал пространство Морозовского сада. Такие сезонные местечки обычно обслуживались целыми артелями официантов. Хозяева ничего не платили за работу и обычно ограничивались чаевыми, составлявшими, как и сейчас, в среднем около 10 процентов от суммы заказа. «Конечно, заработок официанта не был одинаковым. Обычно опытные, матерые официанты обслуживали кабинеты, столики поближе к эстраде, т. е. более доходные места, а молодые и новенькие получали столики в уголках и сзади. Одним из пунктов договора было и то, что хозяева обязывались самостоятельно не увольнять и не набирать официантов – все было в ведении артели»[289]

. Работники ресторанной индустрии, которые не могли найти временную подработку в Москве, отправлялись на южные курорты – в Пятигорск, Ялту или Сочи.

Богемные рестораны центра Москвы дополнялись окраинными заведениями, куда посетители держали неблизкий путь. Откуда открывалась лучшая панорама Первопрестольной? Вестимо, с Воробьевых гор! А после – айда у Крынкина обедать! Степан Васильевич Крынкин был местным жителем, уроженцем села Воробьева, одевался в ослепительную черкеску и лично встречал всех гостей. Сам хозяин, хоть и был по происхождению крестьянином, иногда открывал книги Забелина о московской старине и был рад, когда ученый заглядывал на Воробьевы: «Намедни Иван Егорович Забелин были… во‑от ощасливили! Изволите знать-с? Вон как, и книжечку, их имеете, про Матушку-Москву нашу? И я почиттываю маненько-с».

Первоклассный ресторан, располагавшийся недалеко от храма Троицы Живоначальной, в некоторых практичных путеводителях описывался недвусмысленной фразой «очень дорогой». С. В. Крынкин всегда доставал для собственного ресторана овощи и фрукты отменной свежести. Огурцы сохраняли причудливым образом – плоды закатывали в бочки с маленьким количеством соли, так, что получались нынешние «корнюшоны», и опускали на дно Москвы-реки, где царила вечная прохлада. «Крынкинская» клубника ранней весной тоже была приятным лакомым сюрпризом.

В 1903–1904 годах архитектор А. Иванов-Шиц строит для заведения новое здание, напоминавшее былинный летучий корабль: множество переходов, эркеров, галерей, башенок и шатров украшали его фасад. С террасы Воробьевых гор Москва была видна как на ладони, да и само здание украшало собой гребень холма. Крынкин умудрялся привлекать посетителей даже зимой, размещая объявления: «Аллея от заставы до ресторана ежедневно расчищается. Доставка автомобилем – 3 руб., обратно – 50 коп. за версту». Летом посетителей доставляли моторные катера. Речные суда отходили от Болотной площади. Добавляла интриги и знаменитая «труба», позволявшая с многократным увеличением рассматривать московские достопримечательности: «Востроломы, сказывают, на месяце даже видят, как извощики по мостовым катают!»