Мрачный Жнец

Над горами сгущались тучи. Билл Дверь проходился взад-вперёд по первому полю, орудуя обычной крестьянской косой – ту самую, сверхострую, он пока спрятал в глубине сарая, чтобы не затупилась о воздух. Несколько жильцов госпожи Флитворт ходили за ним, увязывая снопы и складывая в стога. Как понял Билл Дверь, госпожа Флитворт никогда не нанимала на полную ставку более одного работника, а привлекала помощников лишь по необходимости, чтобы сэкономить хоть пенни.

– Впервые вижу, чтобы кто-то косил пшеницу косой, – удивился один из них. – Это же для серпа работа.

Они сделали обеденный перерыв и поели внизу под забором.

Билл Дверь прежде не уделял внимания именам и лицам людей сверх того, что нужно для дела.

По всему склону холма росла пшеница, она состояла из отдельных стеблей, и в глазах одного стебля другой мог быть замечательным, у него могли быть десятки ярких и необычных черт, выделяющих его среди других стеблей. Но для жнеца все они были… просто стеблями.

А теперь он начал замечать эти маленькие отличия.

Вот есть Вильям Крантик, а вот Болтун Виллс, а вот Герцог Боттомли. Все они старики, насколько мог судить Билл Дверь по коже, похожей на пергамент. Были в деревне и молодые люди, но с какого-то возраста они будто резко переходили к старости, не задерживаясь в промежуточной стадии. А потом оставались стариками очень долго. Госпожа Флитворт рассказывала, что, прежде чем устроить в этих краях кладбище, пришлось кого-то прихлопнуть лопатой по голове.

Вильям Крантик – тот, кто всегда пел за работой, начиная с долгого носового гудения, означавшего, что вот-вот начнётся народная песня. Болтун Виллс никогда ничего не говорил – за это, по словам Крантика, его и прозвали Болтуном. Билл Дверь не понял, в чём тут логика, но остальным, похоже, это было очевидно. Ну а у Герцога Боттомли родители были весьма амбициозны, но не улавливали суть сословий – поэтому его братьев звали Барон, Граф и Король.

Теперь они сидели в ряд под изгородью, оттягивая тот момент, когда надо будет вернуться к работе. С одного конца ряда раздался булькающий звук.

– Лето выдалось прям как в старые времена, – заявил Крантик. – И в кои-то веки погодка для хорошего урожая.

– Ай… не говори «гоп», пока не получишь в лоб, – отмахнулся Герцог. – Той ночью я видал, как паук в паутине задом наперёд вертится. Будет жуткая буря, это верная примета.

– Я чой-то сомневаюсь, что пауки такие вещи знают.

Болтун Виллс протянул Биллу Двери большой глиняный горшок. В нём что-то плескалось.

– ЧТО ЭТО?

– Яблочный сок, – сказал Крантик. Остальные засмеялись.

– А, – понял Билл Дверь. – КРЕПКОЕ СПИРТНОЕ, КОТОРОЕ В ШУТКУ ДАЮТ НИЧЕГО НЕ ПОДОЗРЕВАЮЩЕМУ НОВИЧКУ, ЧТОБЫ ПОСМЕЯТЬСЯ НАД НИМ, КОГДА ОН ПРОТИВ СВОЕЙ ВОЛИ ОПЬЯНЕЕТ.

– Ясен-красен, – признал Крантик. Билл Дверь сделал большой глоток.

– А ещё ласточки низко летают, – продолжил Герцог. – А куропатки ушли в лес. А ещё кругом много больших слизняков. А ещё…

– А мне вот думается, что никто из этих тварей ни бельмеса не смыслит в метеорологии, – перебил Крантик. – Думается, это ты ходишь по округе и говоришь им: «Эй, робяты! Приближается большая буря! Так что, господин Паукан, изобрази-ка что-нибудь похожее на примету».

Билл Дверь отпил ещё.

– КАК ЗОВУТ КУЗНЕЦА ИЗ ДЕРЕВНИ?

– Нед Кекс звать его, – кивнул Крантик. – Живёт на краю вон той лужайки. Но сейчас он, конечно, занят – сбор урожая и всё такое.

– У МЕНЯ ЕСТЬ ДЛЯ НЕГО РАБОТА.

Билл Дверь встал и направился к воротам.

– Билл!

– ДА? – остановился он.

– Бренди-то нам оставь.

В деревенской кузне было темно и мутно от жара. Но Билл Дверь отличался хорошим зрением.

Посреди сложной груды металла что-то двигалось. Это оказалась нижняя половина человека. Верхняя половина скрывалась в глубинах машины, откуда порой доносилось ворчание.

Когда Билл подошёл, из глубин вынырнула рука.

– Так. Дай-ка мне заглушку на три восьмых.

Билл огляделся. По всей кузне валялась масса разных инструментов.

– Давай, давай, – поторопил голос из машины.

Билл Дверь схватил случайный кусок металла и сунул в руку. Та втянулась в машину. Раздался металлический лязг, стон и ворчание.

– Я же сказал, заглушку! А это не… – раздался скрежет ломающегося металла, – ай, палец, мой палец, из-за тебя… – что-то звякнуло, – а-а-ай! Теперь по голове! Ну, погляди, что я из-за тебя наделал. Храповая пружина снова отломилась от цапфовой арматуры, понимаешь?

– НЕТ. ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ.

Возникла неловкая пауза.

– Это ты, малыш Эгберт?

– НЕТ. ЭТО Я, СТАРИК БИЛЛ ДВЕРЬ.

Из машины раздалась серия ударов и звонов, и наконец верхняя часть человеческого тела выбралась из машины и оказалась молодым человеком с чёрными кудрями, чёрным лицом, в чёрной рубахе и чёрном фартуке. Он вытер тряпкой лицо, оставив розовую проплешину в черноте, и заморгал от пота, заливающего глаза.

– Кто-кто?

– СТАРИНА БИЛЛ ДВЕРЬ. РАБОТНИК ГОСПОЖИ ФЛИТВОРТ.

– Ах, да. Парень с пожара? Слышал-слышал, ты там был героем. Давай пять.

Он протянул чёрную руку. Билл Дверь недоумевающе уставился на неё.

– ИЗВИНЯЮСЬ. Я ПРАВДА НЕ ЗНАЮ, КАК ВЫГЛЯДИТ ЗАГЛУШКА НА ТРИ ВОСЬМЫХ. И НА ПЯТЬ ТОЖЕ.

– Руку свою давай, говорю!