Мудрость леса. В поисках материнского древа и таинственной связи всего живого

– Я могу ходить только по равнине, – предупредила я, когда серия закончилась.

Я не пропустила ни одного лыжного сезона, дочери тоже – они встали на лыжи, как только смогли ходить. Нава неожиданно сказала:

– Мама, в следующем году снег будет лучше в любом случае.

Мы будем упорно бороться. Мы должны.

Когда сердце дало разрешение на следующий курс химиотерапии, на помощь мне приехала Мэри. Когда мы пришли, в кресле у окна сидела маленькая семидесятилетняя женщина в косынке.

– Украла наше место, – прошептала Мэри.

Мы заняли другое. Их было четыре – по одному в каждом углу комнаты, бежевые занавески обеспечивали минимальную приватность. В центре находился пост медсестры, вдоль одной из стен шли панорамные окна. Женщина возилась с пакетиком таблеток – тех самых, в которых я уже стала специалистом. Розовые – для снижения тошноты, синие – для контроля кандидоза, ужасные на вкус – для поддержания работы кишечника. Я прошмыгнула за занавеску, и мы познакомились. Женщину звали Энн; ее муж лежал в другом помещении, умирая от сердечной недостаточности.

На следующий день в душе я опустила взгляд и увидела волосы. Как парик в дождь. Я коснулась головы; оставшиеся волосы слетали, как семянки одуванчика. Я не могла заставить себя посмотреться в зеркало.

– Пойдем в лес, – сказала Мэри.

Я надела две теплые шапки, одну – вместо волос, вторую, чтобы ветер не обморозил кожу, и мы двинулись сквозь падающий снег среди кедров; их молодняк выстроился кругом около старых деревьев.

– Конечно, – прошептала я, когда мы скользили мимо этих деревьев, размышляя, что они, возможно, могли быть промежуточными узлами между отдаленными Материнскими деревьями, и со временем сами станут ими. Такая непрерывная линия между старыми и молодыми, связь между поколениями, как у всех существ, – это наследие леса, суть нашего выживания.

Каждое утро Мэри приносила завтрак в постель, читала мне главу из «Непредсказуемой миссис Поллифакс» Дороти Гилман, а затем брала меня за руку, и мы прогуливались вдоль ветреного берега озера Кутеней. Она готовила лосося и капусту кале, жалуясь, что кале в Канаде тверда, как гвозди, а потом пробиралась ко мне с куриным пирогом и креманкой мороженого.

Во время третьего этапа доктор Малпасс попросил меня поговорить с одной из пациенток. К моему креслу подошли Лонни и ее сестра – обеим за сорок, и мы обсуждали ее уплотненную терапию, такую же, как у меня. Лонни, сжимая сумочку со старомодной застежкой-поцелуйчиком, не сводила глаз с трубок, идущих к моим венам.

– Все не так уж плохо, – заверила я, хотя с каждым этапом уставала все сильнее.

– Я не хочу остаться без волос, – напряженно буркнула Лонни, глядя на мою вязаную шапочку.

Как паршиво, что мы теряем эту часть нашей индивидуальности, когда она больше всего нужна. Я пригласила ее отдохнуть после первой процедуры на одном из диванов у меня дома, и она согласилась. Через некоторое время она пришла снова. Вскоре мы уже шутили, как выбросим все диваны, одежду, шляпы и парики, как только химиотерапия закончится. Лонни жила в лесу, в получасе езды от города, и мы иногда сидели у нее на диване-честерфилде, смотрели на деревья и снег, укутывающий ее дом, и мечтали о весне. «Ты должна познакомиться с Энн», – сказала я, и вскоре мы уже переписывались втроем.

Я ежедневно оценивала по десятибалльной шкале свою усталость, настроение, замутненность – то, что называется у врачей «химическим мозгом» или «химическим туманом», то есть неспособность собраться с мыслями, запоминать слова, говорить предложениями. Мой дух падал вместе с утечкой энергии: в дни после процедур я была подавлена. Простая прогулка вокруг квартала воспринималась, как заплыв против течения, и я поняла, как ощущается конец жизни: просто не хватает сил сделать еще один шаг. Если ты не можешь есть, добраться до туалета или подняться с дивана, то смерть кажется неплохим вариантом. Когда ты не можешь встать на лыжи и пойти по тропе вдоль реки или приготовить ужин для детей. «Я так стараюсь быть собой», – писала я в дневнике, желая снова прийти в норму, чтобы кататься на лыжах со своими девочками. Я собиралась с силами на день, потом падала, затем снова вверх и вниз, а приподнявшись в очередной раз, опять получала дозу. «Вы катитесь волнами вниз», – произнесла доктор Сунь, когда я показала ей свой график-змейку.

На четвертом, и последнем, вливании «красного дьявола» я сказала доктору Малпассу, что не уверена, смогу ли выдержать. Даже слезы причиняли боль. Он посоветовал медитацию, снотворное и солнечный свет и пообещал, что на последних четырех этапах, когда мы перейдем на лекарство из тиса, я буду чувствовать себя лучше.

Энн прислала сообщение: «Думай о том, кем ты хочешь быть, а не о том, кем не хочешь». «Сильная, как мои деревья, – подумала я, – как мой клен». В тот день я села у дерева. Прислонившись спиной к стволу, развернулась лицом к свету и почувствовала, как проникаю в корни клена. Мгновенно я оказалась внутри дерева, его волокна переплелись с моими, и я растворилась в его сердцевине.