Начинает Эрлих с сентенции «Обнаружение первосмысла, отделившего наших предков от фауны, позволит заложить надежный фундамент для воображения цивилизации, гармоничной природному окружению» (с. 330). Я уже писал о том, что ввиду сильного отставания биологической эволюции от культурной – природному окружению гармонична культура верхнего палеолита, а никак не современная цивилизация. Культуре приходится компенсировать это расхождение, и без современной культуры человек неспособен жить по-человечески. А культура основана на достижениях разума.
Эрлих видит ключ к нашим успехам в ином. Он отрицает, что уникальным качеством людей является разум: ведь и обезьяны способны к знаковой и орудийной деятельности. Добавлю: кое в чем даже птицы. Эрлих полностью игнорирует качественное отличие уровней этого развития. Он прибегает к парадоксу: «…животные слишком рациональны. <…> Инстинкта достаточно для выживания, значит, задействовать разум ни к чему» (с. 30). После чего следует вывод: «От зверя человек отличается не разумом, а верой. Поэтому феномен культуры должен быть объяснен только через религию» (с. 330).
Между тем без разума религия невозможна. Разум необходим для формирования понятий божества и святости, чуда, для представлений о жертве, для молитвы. Собака и кошка почитают человека (если их приучить к этому), доверяются ему, ждут от него помощи и корма, опасаются наказания, но человек для них просто хозяин – более сильный повелитель, чем альфа-самец. Не божество.
Решив, что религия первична, Эрлих занялся вопросом о том, чтó в религии из двух ее основ главное для ранних этапов – слово молитвы или ритуал жертвы? Взяв Пятикнижие Моисея, он с удивлением констатировал: слово
Бога Пятикнижия Эрлих считает не замеченным в чревоугодии, так что «Смысл жертвы заключается не в кормлении Бога» (с. 331). А в чем же? В подтверждении делом своей веры. Из этого Эрлих выводит силлогизм: «Религия лежит в основании культуры. Жертва лежит в основании религии. Следовательно, характер жертвы во многом определяет характер основанных на ней типов культуры» (с. 331).
Подвох в том, что Эрлих начинает свой анализ с Пятикнижия Моисея, а это далеко не начало религии, даже иудейской. У евреев богу Яхве предшествовали боги (Элохим), очень схожие с богами других восточных народов, об этом говорят их фигурки, найденные в доисторической Палестине. Несомненно, первичной функцией жертвоприношений было именно ублажение богов, с том числе и кормление. Идолам мазали губы жиром и кровью, перед ними сжигали мясо, чтобы они насладились его ароматом. Немало от этих жертв перепадало и жрецам. Уже в историческое время в котлы на пиру жрец первым запускал вилообразный крюк и все мясо, которое крюк зацепит, принадлежало жрецу (I Сам. 2, 13–14). Это был зародыш церковной десятины. Люди хитрили, обманывали богов – вместо животных и драгоценностей подсовывали им глиняные изображения положенных жертв (вотивы).
Далее Эрлих выделяет среди жертв жертву кровавую, особенно жертву первенца какой-либо породы скота, и самую ценную – человеческую, первородного сына. Эрлиху желательно доказать ее широкое распространение. Но в Библии указана только одна такая жертва – Исаака, и то отмененная. Поэтому Эрлих использует подгонку обряда обрезания под кровавое жертвоприношение. Богу жертвуется крайняя плоть младенца и его кровь, вытекшая при этом, – и все это рассматривается как пережиток первоначального заклания младенца. Вот, мол, вначале убивали первородных сыновей, а потом стали вместо убитого подавать только его мизерную частицу – крайнюю плоть. Pars pro toto – известный прием первобытной религии. Это популярное объяснение, особенно если вчитываться в то, как объяснен этот ритуал в тексте Библии.
При этом Эрлих не замечает целый ряд неувязок. Во-первых, жертва имеет в виду первенца, а обрезают всех родившихся. Во-вторых, почему заместителем избрана крайняя плоть полового члена, а не какая-либо другая деталь – мизинец, ухо, зуб, кожа с ягодицы? У множества народов, практикующих обрезание, всегда и неизменно крайняя плоть.