Муки науки. Ученый и власть, ученый и деньги, ученый и мораль

Подвох опять же в «отложенном» начале анализа, обратившемся сразу к библейским евреям. Да, библейских евреев обрезали на восьмой день после рождения, что совпадает с тем фактом, что ягнята, козлята и телята могут приноситься в жертву не ранее, чем через восемь дней после рождения (Лев. 22: 27). Но это подведение обрезания под представление о жертве, данном в Библии. А евреи были не первыми, кто на древнем Востоке стал практиковать обрезание. Значительно древнее был этот обычай в фараоновском Египте, в котором, скорее всего, и заимствовали этот обычай евреи. А у египтян это был обряд инициации – вступления в брачный возраст, подготовки к браку, и производился он на четырнадцатом году жизни. В близкие сроки производится он и у мусульман.

Тут совершенно ясно, почему отрезается крайняя плоть – вовсе не для того, «чтобы не выросло», как выражался один государственный деятель. Это символическое (а часто и реальное) открытие полового члена для готовности к браку. Более того, в Египте и соседних африканских странах обрезание производилось и девочкам (надрезался клитор), а у ряда народов производилась дефлорация, которая считалась необходимой для готовности к браку.

Касательно основного вывода статьи – что самопожертвование станет культурной доминантой будущего, то автору кроме красивых и высокопарных восклицаний предъявить в поддержку своего тезиса нечего. «Творец должен осознать, что творчество – не товар. <…> Когда мы даем миру идею, она остается с нами. Ее невозможно отчуждить. Поэтому идея не продается» (с. 342).

Так и вспоминается Пушкин: «Не продается вдохновенье, но можно рукопись продать». С укоризной Эрлих поминает Стругацкого. «Человек, всю жизнь думавший о будущем человечества, искренне считает, что бесплатное распространение в сети Интернет его произведений приведет к кончине высокой культуры и окончательному торжеству бездуховного материализма» (с. 342). Да, это Стругацкий думает вместе с Евтушенко, Улицкой и другими. Потому что если не гарантировать интеллектуальную собственность на произведения, то всем этим лицам нужно оставить творчество и заняться чем-то более доходным. А время, когда каждый сможет что-то часок-другой поделать для прокорма себя и всех людей, а потом весь день заниматься творчеством, должно было, как известно, наступить в 1980 году. Но не наступило. Похоже, что оно всегда относится к футуристории, напоминая анекдот советского времени: что общего между горизонтом и коммунизмом? К нему идешь, а он все удаляется…

№ 3 (122), 12 февраля 2013

X. Историческая перспектива

1. В чем научность науки? Гуманитарий – это ученый?

Спор, возникший между моими коллегами по «Троицкому варианту», затронул и мои интересы. Это старый спор о том, что есть наука и как определять научность. Спор, конечно, очень важный в нынешних условиях захирения и обнищания науки, засилья лженаук, когда религия и мистика агрессивно наступают на научные основы жизненной практики.

А.Ю. Азбель, с непосредственностью истинного представителя естественных наук основным признаком науки счел то, что ее результаты исходят из предсказуемости явлений и дают возможность ими управлять. Поэтому он вежливо попросил гуманитариев не называть себя учеными (не говоря уже о философах). Опечалившись этим призывом, языковед и мыслитель Р.В. Фрумкина указала на то, что специалистов по точным наукам объединяет с гуманитариями наличие некоего канона методов и операций, только у гуманитариев этот канон не эксплицитен и имеет форму обычая, основанного на традиции.

Как мне представляется, критерий Азбеля – предсказание и управление – справедлив, но с одной оговоркой. Он справедлив для науки в целом, интегрально, но не годится для определения научности каждого отдельного исследования. И даже каждой отдельной науки. Ну какие предсказания дает математика? Сама по себе она ничего не предсказывает – только математические средства, применяемые в других науках, способствуют предсказаниям. В начале своих исследований Фарадей совершенно не предвидел практических применений электричества. Стоит ввести такой критерий в практику, и тотчас возникнут трудности в оправдании многих фундаментальных исследований. Прикладные дисциплины несомненно выбьются на первый план (они и так успешнее в гонке за финансами), отчего наука в целом проиграет.

Позиция Р.В. Фрумкиной тоже уязвима. Обычаи и традиции – сильный фактор в формировании научных школ. Но, на мой взгляд, выдвигая обычай на роль гуманитарного канона научности, очень уважаемая мною исследовательница, в сущности, присоединилась к мнению естественника – о ненаучности гуманитарного знания. Потому что обычай не отделяет гуманитарное знание ни от философии, ни от религии, ни от лженаук (астрологии, френологии, парапсихологии, «мичуринской» биологии, «нового учения о языке»). У них ведь тоже все основано на традиции и обычае, старом или новом.