Музейный вор. Подлинная история любви и преступной одержимости

Мари-Клод Моран, директор Исторического музея близ горы Маттерхорн в южном швейцарском кантоне Вале, рассказывает о двух предметах, украденных Брайтвизером за одно посещение, мече и табакерке. Меч выловили из канала, а вот табакерка пропала. Табакерка, изготовленная по заказу Наполеона, была расписана прославленным французским миниатюристом Жаном-Батистом Изабе. «Это пастель на слоновой кости, – говорит Моран, – чрезвычайно редкая». В 1805 году на торжественной церемонии Наполеон передал табакерку в дар Вале, на тот момент независимой республике, чтобы подчеркнуть ее нерушимые связи с Францией. «Больше ценности денежной тут ценность духовная, – продолжает Моран, – а также узы между предметом и местом». Умоляя полицию не прекращать поиски вещицы, она с трудом справляется с эмоциями.

Даже Брайтвизера проняло.

– Прошу прощения, мадам, – мямлит он.

– Мы не готовы к подобного рода кражам, – поясняет Моран. – И не можем превратить музей в сейф. Мы ведь служим людям. Мы не можем требовать, чтобы посетители зимой снимали пальто. Это же дантовский ад.

Ее музей занимает четыре этажа, и там два охранника. «У нас не хватает средств, чтобы нанять больше». Второй предмет, украденный Брайтвизером, продолжает Моран, охотничий меч, который также был подарен Вале Францией за двести лет до Наполеона. Меч семнадцатого столетия, сообщает Моран суду, украшен от кончика клинка до навершия рукояти серебряным узором, характерным для того времени.

– Прошу прощения, мадам, – вставляет со своего места Брайтвизер, – мне не хотелось бы вас перебивать, но только клинок относится к семнадцатому столетию. Химические тесты доказывают, что гарда и рукоять были воспроизведены в девятнадцатом веке серебряных дел мастером Гансом-Петером Оэри.

– Откуда вам это известно? – спрашивает Моран, заинтересованная.

– Я прочел книгу о клинках, затем отправился в библиотеку при Музее изящных искусств в Базеле и нашел статью в одном научном журнале, где был подробно описан химический анализ этого меча, – поясняет Брайтвизер. – Я был сильно разочарован. – Музейная табличка с описанием на стене, утверждавшая, что меч полностью оригинальный, лгала, подчеркивает он, словно это вина музея, что он украл предмет с изъяном. – Вы же понимаете, я коллекционер, я люблю, чтобы мои вещи были совершенны.

Моран не просто хранитель музея, но еще историк и специалист по Средневековью. Она лично изучала этот меч и заподозрила то же самое, что и Брайтвизер, вот только она не знала об опубликованных доказательствах.

– Мне бы хотелось знать имя автора, – произносит Моран так, словно беседует с коллегой на академическом форуме.

Брайтвизер называет имя.

Прокурор, на которого чары Брайтвизера не действуют, добивает его в заключительной речи. Он зачитывает отрывок из письма Брайтвизера Анне-Катрин, которое было изъято правоохранительными органами. «Если бы я не оказался под арестом, – простодушно излагает Брайтвизер, – я наслаждался бы сейчас своим счастьем, а заодно и двадцатью, или больше, новыми произведениями искусства». Психотерапевт в своем отчете сообщает, что Брайтвизер «неспособен испытывать чувство вины» и что «риск рецидива чрезвычайно велик».

Если людей вроде Брайтвизера допускать в цивилизованное общество, настаивает швейцарский прокурор, цивилизация обречена. Обвинение просит суд назначить суровое наказание за кражу при отягчающих обстоятельствах. Адвокат Брайтвизера настаивает на снисхождении. Судья подводит итог трехдневному заседанию и отправляет присяжных совещаться.

34

Решение принято через два с половиной часа. В глазах закона гораздо важнее, как крадет вор, чем то, что́ он крадет: ограбить кондитерскую с пистолетом в руке хуже, чем потихоньку унести картину Кранаха. Брайтвизер никогда не прибегал к насилию, даже не угрожал никому причинить вред, так что его преступления классифицируются судьей как простая кража, максимальное наказание – пять лет тюрьмы.

Присяжные уменьшают срок до четырех лет, в них входит год и три месяца, которые он уже отсидел. Брайтвизеру также предстоит выплатить многочисленные штрафы музеям и галереям – в общей сумме несколько сотен тысяч долларов, но все же не миллиарды. Судебные репортеры называют приговор умеренным до мягкого, однако Брайтвизер считает себя облапошенным. Он так понял со слов полицейских инспекторов, что его чистосердечное признание будет вознаграждено, все ограничится отбытым в предварительном заключении сроком, не больше, и его отпустят сразу в зале суда. Мейер и фон дер Мюлль, впрочем, лишь делали некие соблазнительные намеки на это, но никак не утверждали наверняка. Когда его выводят из зала суда, чтобы везти в тюрьму, Брайтвизер, ища утешения, высматривает на галерее своего отца и в первый раз в жизни видит, что отец плачет.