Музыка мертвых

Зал был забит народом так, что было тяжело дышать — библиотекари были вынуждены открыть окна. Те из зрителей, кто поумнее, догадались принести свои стулья — остальные стояли вдоль стен и в проходах. Август, который успел занять то же самое место, на котором сидел во время первого концерта Штольца в Эверфорте, посмотрел по сторонам и подумал, что музыка гения стерла все различия между людьми. Вот юная шлюшка из «Зеленого огонька» стоит рядом с чопорной дамой, которой не хватило сидячего места, вот извозчик теснится рядом с банковским клерком, вот студенты из богословского колледжа сидят бок о бок с журналистами местной газеты, известными своим вольнодумством. Всё — сословия, происхождение, работа — сейчас было неважным. Штольц пришел и соединил всех.

Первый ряд снова занял бургомистр с семейством. Перед ними, прямо на полу, уселся Моро — сейчас он смотрел на рояль так, словно готовился увидеть чудо. Дочки бургомистра бросали в его сторону недовольные взгляды, но ничего не говорили — в этот момент их больше занимал не наглый слуга, рассевшийся перед хозяевами города, а Элизе, та девушка с косой, которая вчера испуганно льнула к Штольцу. Сейчас Элизе стояла у стены с букетом недорогих мелких ромашек в руках, и Август слышал, как юные медведицы мрачно перешептываются, полагая, что Элизе задумала броситься в атаку на сердце гения:

— Нет, ну ты только посмотри! Решила, что ей здесь что-то светит! Нахалка какая!

— Селедка тощая.

— Курица.

— Ну-ка хватит, — негромко рыкнул в их сторону Говард, и девицы тотчас же поджали губки. Бургомистр обернулся к Августу и сказал: — Видно крепко я где-то нагрешил, что так наказал меня Господь, послал трех дочек. Никаких сил уже нет, куда бы деться от них.

Прозвенел колокольчик, и к роялю вышел Штольц. Август невольно отметил, что он выглядит больным — бледное лицо, яркий, почти чахоточный румянец, небрежно расчесанные волосы — и почувствовал укол тревоги. Но глаза Штольца горели ярко и весело, а улыбка была светлой и живой; дождавшись, когда стихнут аплодисменты, он улыбнулся еще шире и сказал:

— Дорогие друзья, я очень рад, что вы сегодня здесь. Сейчас у всех нас трудные дни, а будущее туманно… но я надеюсь, что моя музыка сможет внушить вам веру в лучшее и подбодрить.

Зал снова разразился аплодисментами. Концерт гения, да еще и бесплатно — лучшего и быть не может. Наверняка Авьяна напишет об этом, а статью потом перепечатают все хаомийские газеты.

Музыка была странной — густые тягучие звуки медленно сочились из-под пальцев Штольца, как смола сочится из пореза коры. Август откинулся на спинку стула и вдруг понял, что нет ни зала, ни зимы, ни Эверфорта. Музыка взяла его за руку и вывела на палубу «Непреклонного» — и Август стоял и смотрел, как в веселой синеве левенфосского неба веет бело-голубой хаомийский флаг с красной лентой восстания. Он услышал скрип корабельных снастей, почувствовал запах морского ветра, водорослей, рыбы, ощутил прикосновение солнца к лицу. Все еще было впереди — и расстрел мятежных кораблей, и суд, и строй, через который проволокли Августа — но в эту минуту, стоя на палубе «Непреклонного», он был счастлив по-настоящему, счастлив так, как никогда прежде и после.

Музыка была именно той, которая вчера звучала из огненного столба. Штольц обработал ее, подчинил и выплеснул на слушателей. Что видел он сам — родительский дом, счастливую жизнь до отправки в монастырь или принцессу Кэтрин, которая вряд ли разлюбила его. Что он видел?

Люди плакали и не скрывали своих слез. Август и подумать не мог, что Говард способен плакать — но бургомистр отирал глаза и смотрел на жену с таким теплом и любовью, что Августу сделалось больно. Что вспоминал Говард? Свадьбу, рождение первенца, какой-то незначительный на первый взгляд эпизод, который сейчас поразил его своей глубиной? Элизе уткнулась лицом в свои ромашки, и ее плечи мелко дрожали. Август обернулся и увидел, что на галерке плачет папаша Угрюм — и это было тем, что окончательно вышибает дух.

Последний аккорд — и зал накрыло тишиной. Штольц медленно убрал руки с клавиш и так же медленно поднялся, сделал шаг от рояля и поклонился. И вот тогда-то зал ожил, и на мгновение Август опешил от криков, аплодисментов, потока цветов. Все закружилось, все двинулось к Штольцу, все ликовало, пело, жило. Он был прав, говоря о том, что музыка сможет ободрить горожан — сейчас все, кого видел Август, были полны сил и радости.

Теперь им больше не было страшно.

— Не плачь, папа, — услышал Август голос Эммы: она гладила отца по плечу и была взволнована его слезами. — Что с тобой? Не плачь, пожалуйста!

— Мне вдруг привиделось, — негромко отозвался папаша Угрюм, — что тебя убили. Что ты лежишь в своей горнице, и в тебе ни кровинки нет. Потом опомнился, а ты тут, живая, и какое же это счастье, Господи…