Несколько долгих минут они сидели молча. В окно Эрика видела, как к порогу ее дома подбежала девушка в пушистой темной шубке — вынув из сумочки конверт, кокетливо перевязанный алой лентой, она помедлила, а затем порывисто прижала послание к губам и опустила его в ящик. Моро ухмыльнулся — девушка словно увидела эту ухмылку, потому что прянула в сторону, словно испуганный олешек.
— Как всегда, — сказал Моро, будто обрадовавшись появлению поклонницы и возможности сменить тему. — Что в захолустье, что в столице. Девушки прыгают на знаменитостей.
Эрика вздохнула. Должно быть, то, что она никому не может ответить взаимностью, только разжигает аппетит поклонниц Штольца. Недоступное всегда влечет сильнее того, что можно найти на каждом углу.
— Я буду благоразумна, Жан-Клод, — сказала она. — Мне и без того хватает забот.
Улыбка Моро стала светлее.
— Кстати, про заботы, — произнес он. — Меня в полдень ждут в участке. Раз уж я назначен местным артефактором, то придется работать. Вы меня отпустите? Обед и все остальное я уже наладил.
Эрика улыбнулась и слегка сжала его запястье.
— Конечно, Жан-Клод. И я хотела бы пойти с тобой, думаю, никто из полицейских возражать не станет.
Моро поднялся, взял пустые чашки и, осторожно поставив их на поднос, ответил:
— Пусть попробуют. Я быстро объясню им, как не надо поступать.
Утром Август почувствовал себя достаточно свежим и здоровым для того, чтобы больше не занимать больничную койку и вернуться к работе. Доктора, которых он встретил в коридоре, дружно вздернули благородные носы и сделали вид, что не замечают его. Должно быть, Моро был с ними настолько мил и любезен, что их продолжает подпекать от его вежливости.
В просторном холле — помнится, Говард хвастался, что выбил из министерства большую субсидию и отгрохал в Эверфорте больницу не меньше и не хуже столичной — Августа вдруг окликнули. Он обернулся, увидел Виньена Льюиса, и настроение, и без того скверное, ухудшилось окончательно.
— Здравствуйте, доктор Вернон! Как вы себя чу-чувствуете?
До приезда Штольца в Эверфорте тоже был гений, только не музыкальный, а математический. Профессор математики, богослов, поэт, художник — талантливый человек был талантлив во всем. Как и Штольц, Льюис жил в столице, но только Штольц отправился на север по доброй воле, а Льюиса сюда сослали.
Этот милый молодой человек с идеально красивым лицом ангела с фрески и очаровательной застенчивостью нецелованной девушки был славен тем, что два года назад зарезал четырех столичных проституток. Тогда от страха гудела вся страна; матери прятали дочерей — вдруг убийца примется и за порядочных барышень, преступника искали лучшие следователи Хаомы, нашли, и тут правосудие зашло в тупик. Льюиса, который почти сразу же признал свою вину под тяжестью улик, следовало повесить — но пять лет назад профессор был признан национальным достоянием страны, и такой королевский указ было не отменить. «Да бог с ними, со шлюхами, кому они нужны», — решили судьи, Льюиса признали душевнобольным и отправили в ссылку.
Август был уверен, что математика оговорили. Стоило просто посмотреть на Льюиса, чтоб понять: он боится прихлопнуть комара у себя на щеке, не то что зверски умертвить четырех женщин. Профессор просто взял на себя чужую вину и исчез для света — как-то Август говорил с ним, и Льюис сказал, что его подлинные грехи гораздо тяжелее — но здесь, на севере, они его уже не мучат.
И сейчас Льюис стоял в холле — небрежно наброшенное на плечи пальто, какая-то несуразная одежда на пару размеров больше, на запястьях наручники — и смущенно улыбался Августу, словно одновременно был очень рад его видеть и не хотел, чтобы на него обратили внимание.
— Здравствуйте, Виньен! — деваться было некуда, и Август выдавил из себя улыбку. — Все хорошо, а как вы поживаете?
Льюис подошел к нему, и Август почувствовал запах его одеколона: простенький, прохладный. Должно быть, для профессора это было очень важным — пользоваться одеколоном. Должно быть, это позволяло ему не утратить рассудок окончательно.
— Добрейший господин Мавгалли привозил меня к доктору, что-то се-сердце шалит, — ответил Льюис. — Вот, жду его, чтоб поехать обратно в Марвенберг, в мою обитель скорби. Я видел вчера в окошко, как вас несли. Лежал в палате после осмотра и видел.
Август развел руками.
— Ну вот, так получилось. Попал под удар, а Берт Авьяна погиб. Сегодня буду его вскрывать.
Он запоздало подумал, что, пожалуй, не стоило бы говорить такие вещи при душевнобольном. Мало ли — бросится, заплачет, впадет в меланхолию. Но Льюис понимающе кивнул.
— У вас г-грустная работа, Август. Вы не обидитесь, если я вам скажу кое-что? Говорят, безумцы всех умней, может, мои слова вам как-то пригодятся.
Август кивнул, поглядывая в сторону лестницы. Где этот идиот Мавгалли шатается? Ищет, где бы похмелиться? Додумался тоже, оставить опасного сумасшедшего просто так, в коридоре. Льюис тем временем умудрился сунуть руку в карман и извлечь исписанный листок бумаги.