На Алтае. Записки городского головы

Живя в Сузуне, я сотни раз наблюдал за приносимым обедом рабочим людям в заводскую «фабрику» и пришел к тому заключению, что эти труженики кушают не жирно. Нередко весь их обед заключается в бутылке молока или кваса и куске хлеба. Реже приносятся пироги из темного теста с мелкой рыбешкой и еще реже какая-нибудь немудрая похлебка. И это там, в общей «обжорной», где есть соревнование между родными или женами рабочих. Если и появляются щи, то это только один «блезир», как говорят рабочие, или еще характернее по их выражению: «Наши щи хоть кнутом хлещи — пузыря не выскочит». По этому можно судить, что едят бедные люди по домам и в деревнях. А кто всему виною? Кабак!.. Тот самый русский кабак, который отбирает не только заработанную плату, но и последний топор из бедного хозяйства. Недаром же и родилась пословица, что «наши ребята живут пребогато — в семи дворах один топор, да на растопку забор»… Конечно, в летнее время выручают в разнообразии пищи огородные овощи, но и тут при плохом хозяйстве далеко не уедешь. В Забайкалье в этом случае выручает кулинарное искусство домохозяек и кирпичный чай с разными приправами, — все-таки легче. Сравнивая поездки в Восточной и Западной Сибири, несмотря на то, что нашего брата как тут, так и там всегда везут к более богатым хозяевам, я прихожу к тому заключению, что в Восточной Сибири можно путешествовать, не имея никакой своей провизии, а в Западной не всегда и не везде. Тут и у богатых частенько кроме чаю не подадут ничего, да и гостеприимство уже совсем не то: там тащат на стол все, что есть в печи, а тут будто стесняются. Там при желании тотчас набросят на загнетку тонких дровец и что-нибудь сварят, как говорят, «скороварочку», а здесь чем-нибудь оговорятся и ничего не сделают. Там знакомые и незнакомые часто не возьмут ничего, а тут только знакомые, да и то не всегда. Впрочем, все это было прежде, а как теперь, не знаю.

Конечно, на больших трактах, тем более по станциям, как тут, так и там история другая — возьмут чем больше, тем лучше. Этим хозяева не стесняются, хотя на вопрос: «Сколько следует?» всегда говорят: «Что пожалуете». Между тем, если дашь не особенно щедро, то всегда обижаются и высказывают претензию. А потому гораздо лучше не спрашивать, а положить на стол по привычной и добросовестной оценке.

В южном Алтае, по реке Убе, у так называемых «поляков», слышно, живут исправнее. Там для угощения приятелей или дорогих именитых гостей подается помимо закуски особого рода медовое пиво, которое называется «воронко»; оно очень вкусно и хмельно, особенно для новичка, а действует, по отзыву многих, как старое венгерское или токайское вино, преимущественно на ноги, так что с двух стаканов и крепкий человек может сделаться «мощами».

Обращаясь еще к хозяйству алтайцев, я должен сказать, что здесь мелкий рогатый скот и лошади держатся вообще небрежно и крайне невнимательно, так что они в крестьянском быту находятся в изнуренном состоянии, и это не потому, что в таком богатом крае их нечем кормить, а просто от лени и небрежного отношения хозяев. И какая в этом случае противоположность с Восточной Сибирью, где и скота гораздо больше, и «обиход» за ним вдвое лучше…

Нигде я в такой массе населения не видал такого количества престарелых, как в Сузуне. Тут что ни старик, что ни старуха, так и клади смело 80 или 90 лет! Здесь они словно старые грибы в запустевшем лесу!.. Точно они замаринованы, и никакая плесень не подтачивает их крепкий организм. У меня был ночным сторожем при доме старик Субботин, еще добрый и крепкий человек, которого называли Барсуком. И вот однажды я спросил его, сколько ему лет. Он ответил, что ему 81 год и прибавил, что вся его родовая жила до глубокой старости: его дед жил 115 лет, а отец умер на 107 году.

— Ну, а сколько жила твоя мать?

— Моя родительница померла, барин, еще молода — восьмидесяти годочков…

Сказал он это хоть и серьезно, но так наивно и просто, что ясно говорило о его убеждении, что такие преклонные годы еще не глубокая старость, а значит, он и себя не считал стариком. Субботин поражал меня своей замечательной памятью и в своих рассказах про старину упоминал обо всех своих бывших начальниках по именам и фамилиям, припоминая мельчайшие подробности из передаваемых эпизодов своей жизни.

— А почему же тебя прозвали Барсуком? — спросил я.

— Да вишь, барин, я еще смолоду ночами шибко травил барсуков; у меня и собаки были богатецкие, так и велись породой несколько десятков лет. Потом, значит, злые люди по ехидству отравили последнюю сучонку, так вот с тех пор и перевелись до последней шерстинки. А бывало, как надо кому барсучьего сала, так и бегут к Субботину, знают, что есть, либо закажут, ну и затравишь… Вот и прозвали Барсук — так и пошло до старости.

— Ну вот ты, дедушка, постоянно ночами бывал в лесу, так не случалось ли с тобой чего-нибудь особенного?