На берегах Голубой Лагуны. Константин Кузьминский и его Антология. Сборник исследований и материалов

Интересен вопрос об источнике названия «Бронзовый век» в концепции Охапкина. В письмах к Кузьминскому происхождение этого названия не объясняется. Заметим, однако, что Охапкин не был его первооткрывателем[575]: в значении «современный период русской поэзии» оно встречается в статье Ю. А. Герцога «Циклическое развитие литературы», опубликованной в том же номере «Вольной мысли» за 1968 год, что и работа Григорьева «Достоевский в русской церковной и религиозно-философской критике»:

Пусть он не будет столь великолепным, каким был Золотой век; не столь изысканно утонченным, как Серебряный век в начале нашего столетия. <…> Пусть это будет Бронзовый век литературы, но в нем художественная сторона будет занимать подобающее ей место, вопросы смысла и путей литературы и вообще искусства окажутся в значительной степени нашедшими свое разрешение после векового и всемирного блуждания в потемках. Возможно, что цикловой темой станут художественные прозрения в космологические тайны мироздания, до которых медленная поступь науки еще не дерзает достигнуть.

[Герцог 1968: 84–85]

Охапкин эту статью не упоминает. Зато, излагая Кузьминскому свою концепцию Бронзового века, он едко полемизирует с поэтом В. П. Бетаки, автором названия «медный век» [Бетаки 1977; Бетаки 1979]: «Бронзовый век, а не Медный, как полагает Мудаки…» [1: Л. 2].

Подчеркнуто сниженный стиль, в котором Охапкин отзывается о Бетаки («И мой тебе совет – употреблять мою классификацию, ибо она здесь, в России, вполне прижилась с моей легкой руки, да и на международную арену, кажется, вышла, и Ваське, пожалуй, не вытянуть за мной, он-то лепит от печки…» [1: Л. 2–2 об.], вызывает у Кузьминского вопросы и заставляет адресанта объясниться: «Видел я его статейку о медном веке, вот и высказался, может потому, что он обо мне как-то не так всё пишет, норовит меня списать в молодые, да становящиеся» [3: Л. 6].

Надо заметить, что Василий Бетаки «медным веком» называет не тот период, который Охапкин именует «бронзовым», а только десятилетие 1956–1966[576]

, мотивируя такое определение доминированием у поэтов «оттепели» (к которым относит А. А. Галича, Б. Ш. Окуджаву, А. А. Вознесенского, М. И. Борисову, Н. Н. Матвееву, Н. М. Рубцова, В. А. Соснору, раннего Е. А. Евтушенко и себя самого) ораторской интонации. Знакомя читателей альманаха «Третья волна» с поэтами 1970-х («новыми поэтами», «поэтами культуры подпольной»), Бетаки отмечает у них смену интонации на интимную («не державинским, а тютчевским духом», «гражданственность <…> ушла в многослойность и многозначность метафоры, утратив вид нашей резкой парадоксальной формулы» [Бетаки 1979: 27][577]). В отношении же Охапкина, представленного стихотворением «Виктору Кривулину», делает оговорку:

…его чисто ораторские интонации уводят от нового поколения опять к поэтам шестидесятых, опять к нашему «медному веку». Трубная нота не всегда удается ему, но этот поэт <…> еще на пути к становлению, еще ищет собственной неповторимости и, видимо, найдет ее, судя по его последним стихам. Это видно в сочетании классического звучания и нервных контрастов его образности [Там же: 32–33].

Выскажу предположение, что противопоставление Охапкиным семантики «медного» и «бронзового», принципиальное для его концепции «Бронзового века» и относящееся к метаисторической линии его символического календаря («Медный век был при Екатерине II, если уж на то пошло» [1: Л. 2]), обусловлено его рецепцией поэмы Даниила Андреева «Ленинградский апокалипсис».

Охапкин считал Д. Л. Андреева одним из предшественников Бронзового века. Об этом он пишет Кузьминскому 25 октября 1979 года, сообщая о вышедшем в Советском Союзе сборнике, в котором был опубликован под названием «Ладога» сокращенный вариант «Ленинградского апокалипсиса»: