На берегах Голубой Лагуны. Константин Кузьминский и его Антология. Сборник исследований и материалов

Отношение Охапкина к Блоку не было однозначным, что было связано с вопросом о религиозности его поэзии: «Сущность поэзии – возвышенный аспект всего сущего. Блоку не всегда удавалось видеть этот аспект» [Там же: 158]. В отрицании религиозного начала поэзии Блока («У него была тоска по религии, но самой положительной религии у него, кажется, не было, и это – корень его трагедии» [Там же: 161]), но признании ее мистицизма («мистический плен») позиция Охапкина во многом сходна с 3. Н. Гиппиус, первой отметившей эту особенность поэзии Блока в рецензии на «Стихи о Прекрасной Даме»[586]:

Книга Блока мистична, но отнюдь не религиозна. Мистика, так же как эстетика, так же, впрочем, как и голый романтизм, – одинаково на этом берегу, и между ними и религией одинаково лежит пропасть. <…> Автор «Стихов о Прекрасной Даме» еще слишком туманен, он – безверен: самая мистическая неопределенность его не окончательно определена; но там, где в стихах его есть уклон к чистой эстетике и чистой мистике, – стихи не художественны, неудачны, от их веет смертью.

[Гиппиус 2004: 29, 32, курсив автора. – Ю. В.]

Хотя в ответах на «Анкету об А. Блоке» Охапкин не называет имени Гиппиус, некоторые его суждения звучат так, словно он вступает с ней в полемику, находя для Блока оправдание и тем самым защищая его от ее нападок. Если Гиппиус упрекает певца Прекрасной Дамы в том, что его герой проигрывает пушкинскому «Бедному рыцарю» в мужественности, то Охапкин, напротив, видит «внутреннее существо Блока – благороднейшего из благородных рыцарей-паладинов, послужившего своей Прекрасной Даме любовью самой возвышенной – христианской, жертвенной даже до смерти» [Охапкин 1981: 161]. В то время как рецензент отмечает, что «основное свойство всех стихов сборника – это искусственная простота и, следствие этого, неискренность» [Гиппиус 2004: 36], Охапкиным утверждается прямо противоположное: «Исповедальность Блока для меня самое ценное в его мистическом опыте» [Охапкин 1981: 162].

О Блоке периода поэмы «Возмездие» Охапкин пишет: «…впал в прелесть пророчествования. И тем не менее, он – пророк, и через это – христианин, только не в том смысле, как он сам полагал. Блок – пророк исповедальной культуры» [Там же]. Аллюзии на эту поэму содержатся в стихах Охапкина «Бронзовый век» (1975), «Видение Блока» (1978), «Памяти Блока» (1978).

Стихотворение «Бронзовый век» (с эпиграфом из «Поэмы без героя» Ахматовой[587]) воплощает представления Охапкина о миссии их поэтического поколения. Отсылка к образу «железного» века поэмы «Возмездие» («Век девятнадцатый, железный, ⁄ Воистину жестокий век! ⁄ Тобою в мрак ночной, беззвездный ⁄ Беспечный брошен человек! ⁄ В ночь умозрительных понятий, ⁄ Матерьялистских малых дел, ⁄ Бессильных жалоб и проклятий ⁄ Бескровных душ и слабых тел!» [Блок 1960а: 304]) соединена здесь с аллюзиями на «Поэму без героя» («А по набережной легендарной ⁄ Приближался не календарный – ⁄ Настоящий Двадцатый Век» [Ахматова 1977: 367]):

А по набережной блокаднойТой походкой слегка прохладной

Горемык, стариков, калекДвадцать первый маячил век.Век железный. Теперь уж точно.Но в него мы войдем заочно.

Нас раздавит железом он —Век-машина, Число-закон.

[Охапкин 1978а: 67][588]

Апокалиптическому видению XXI века, приближающегося по блокадной ленинградской набережной, противопоставлен мотив возмездия поэтов «Бронзового века», введенный через отсылку к поэме Андреева «Ленинградский апокалипсис»:

Но поэзии нашей бронзаНад машиною встанет грозно,Серафически распластавОгнецветный души состав.

[Там же]

Ill