— И вы что же… — начал было я, не понимая, к чему клонит Василий Васильевич.
— Да ничего… Я сразу же отправился в город, чтобы дождаться там вечера. Ну и поесть чего-нибудь хотелось… А вечером, часов около восьми, снова пришел к уже знакомому месту. И в потемках очень осторожно, чтобы никто не услышал, оторвал от забора сначала одну тесину, а затем другую. Оторвал не совсем, а так, что они еще висели на верхних гвоздях. Вот таким способом и получилась лазейка…
Из дальнейшего выяснилось, что Василий Васильевич воспользовался этой лазейкой и очутился на запретной территории. И, долго не раздумывая, шмыгнул в солдатский сортир, который не пустовал, кажется, ни одной минуты: одни солдаты уходили, другие приходили, уходили другие, появлялись третьи… Там было мокро, грязно, промозгло. Но, кроме того, там была еще и абсолютная темнота. Она-то и пригодилась Василию Васильевичу: в темноте никто не мог заметить, что он посторонний, «чужой». И Василий Васильевич начал расспрашивать, не знает ли кто из солдат Андрея Седых, которого недавно перевели сюда из Сибири.
Одни отвечали, что не знают, другие — что, мол, знаем, но он-де не в нашей казарме, а в какой-то другой… Наконец один ответил, что Андрея Седых знает хорошо, потому что их койки стоят в казарме почти рядом.
— Да зачем он тебе? — спросил у Свистунова невидимый в потемках солдат. — Кто ты такой?
Василий Васильевич тихонько, на ухо рассказал солдату, кто он такой, зачем приехал, и попросил передать Андрею Седых, чтобы тот сейчас же пришел сюда к нему.
— Я ждал, — рассказывал мне Василий Васильевич, — и не знал, придет ли ко мне Седых или, может, солдат выдаст меня и придет не Седых, а кто-то совсем другой, и тогда уже не избежать мне больших неприятностей… Но солдат не выдал: пришел-таки Андрей Седых. И пришел не один, а с двумя товарищами. Пока длилось наше с Андреем свидание в сортире, они оба стояли снаружи и зорко следили, не идет ли кто-либо подозрительный…
Свистунов, помолчав немного, как бы еще раз припоминая то тревожное свидание, ради которого он ездил в Витебск, продолжал:
— Проговорили мы с Андреем часа полтора. Говорили больше шепотом. Он очень обрадовался, что я приехал. И настроение у него сразу изменилось… Словом, я не напрасно поехал… Ну а потом Андрей и его товарищи дошли со мной до лазейки. Там мы и простились. Я сразу же отправился на вокзал, а они в казарму, пока их там не хватились.
Рассказ о свидании в солдатском сортире сильно взволновал меня. Я просто восхищался Василием Васильевичем, я думал, что только он один вот так, долго не раздумывая, с полной готовностью, с открытым сердцем мог броситься невесть куда, чтобы встретиться — хотя бы на полтора часа! — с человеком, попавшим в беду. То, что свидание могло состояться лишь в солдатском сортире, еще больше подчеркивало весь драматизм положения, в которое попал солдат, всю необычную горестность его судьбы и придавало поступку Свистунова еще большее значение, еще большее благородство. И пусть практически все кончилось ничем, встреча и разговор Свистунова с Андреем Седых были для меня примером большого мужества и большой человечности.
В «воронинской академии» еще, пожалуй, никто не знал, что я пишу стихи. А мне, конечно, хотелось, чтобы знали. И тут как раз представился удобный случай, чтобы показать себя.
Мы, ученики четвертого класса, получили домашнее задание — написать сочинение на тему «Кавказ по произведениям А. С. Пушкина». Собственно, из произведений Пушкина необходимо было знать, пожалуй, лишь одно стихотворение — «Кавказ подо мною. Один в вышине…». Положив это стихотворение в основу, мы должны были своими словами рассказать, каким представляется Кавказ человеку, находящемуся «в вышине» — на одной из вершин Кавказского хребта.
Вспомнив, что самое первое мое стихотворение было написано о Кавказе, я подумал: а не написать ли мне стихами и свое школьное сочинение? Право же, это будет на редкость интересно: все напишут прозой, а я стихами!.. И разговоров же потом будет!
И я начал:
Что было дальше в моем описании Кавказа, я не помню. Но помню, что все стихотворение было написано в столь же приподнятом тоне, словно я и впрямь попал на Кавказ и, глядя на него с высоты, никак не могу оторваться от той великолепной и величественной картины, которая вдруг открылась перед моими глазами.