Читаем На Ельнинской земле полностью

Эта смешная, анекдотическая история давно ушедших лет очень ярко припомнилась мне, когда осенью пятьдесят седьмого года я нежданно-негаданно попал на дотоле неизвестные мне берега Lago Maggiore, где, наверно, стояла еще вилла итальянского композитора, которому я послал столь необычное письмо и который не иначе посчитал меня за русского дикаря. Но разыскивать виллу я не стал, тем более что к тому времени позабыл и фамилию ее владельца.

5

Лето шестнадцатого года хорошо запомнилось мне, кроме прочего, еще и потому, что в нашей Осельской волости оно прошло как лето больших пожаров, разгадать тайну которых тщетно пыталась вся волость.

На берегу реки Угры, верстах в семи-восьми от Глотовки, расположилась большая деревня под названием Береговая. Вероятно, в конце июня в Береговой от удара молнии загорелась и дотла сгорела крестьянская хата со всеми надворными постройками, примыкавшими к ней. Впрочем, ничего удивительного в этом не было: пожары от молнии случались довольно часто.

Назавтра никакой грозы не было. Погода стояла ясная, солнечная, жаркая. И все же примерно в полдень внезапно вспыхнул и тоже сгорел до основания двор, стоявший по соседству с тем, что сгорел накануне от грозы. Но и это могло быть случайностью: мало ли как мог попасть огонь в сухую, как порох, солому, а там уж ничего не сделаешь…

Однако на третий день — и тоже примерно в полдень — в Береговой загорелся третий дом. А дальше — и пошло и пошло…

Ежедневно около двенадцати часов я выходил на улицу и смотрел в ту сторону, где находится деревня Береговая. И передо мною на фоне ясного неба неизменно возникал столб густого дыма: Береговая горела опять и опять. Впрочем, иной день проходил без пожара. Но уж зато на следующий день столб дыма возникал обязательно.

— Опять горит, — только и могли сказать удивленные люди.

А в Береговой началась настоящая паника. Никто не знал, что делать, что предпринять, как обнаружить поджигателя, где искать его. А в том, что деревню кто-то поджигает, уже никто не сомневался.

Начались самые горячие полевые работы, но жители Береговой боялись выходить в поле: уйдешь, а в это время твой дом и загорится. Поэтому в поле выходили не все: каждая семья непременно оставляла кого-нибудь в деревне сторожить свою хату.

В Береговую переселилось и волостное начальство — старшина, урядник и несколько стражников. Они, как и местные жители, все время проводили на улице. Каждому хотелось раньше других заприметить преступника, схватить его за руку на месте преступления и показать всем остальным: вот он, смотрите! Но обнаружить преступника не удавалось.

Особенно старались дети. Их было много, и казалось, что от детских зорких глаз ничто и никто не ускользнет. Но и у детей ничего не получалось: преступник был неуловим. А между тем в положенный час пожары продолжали вспыхивать то в одном месте, то в другом…

6

Только в конце лета, когда в Береговой осталось лишь два или три несгоревших двора, преступника наконец обнаружили. И каково же было удивление жителей Береговой, когда они узнали, что их деревню постепенно жгла и сожгла шестилетняя девочка!

У этой девочки в день первого пожара, возникшего от грозы, по-видимому, произошел какой-то болезненный психический сдвиг. Ей так понравилось зрелище пожара, что она не могла оторвать от него глаз. И у нее появилась своеобразная потребность воспроизводить это зрелище снова и снова, чтобы любоваться им…

Росшая в деревне, она, конечно, уже понимала, что поджигать дома, в которых живут люди — люди, хорошо знакомые ей, — дело нехорошее и взрослые не погладят за него по головке, если узнают обо всем. Понимала и все же не могла удержаться. И у нее хватило ума и сообразительности, чтобы замаскироваться, чтобы отвести от себя всякие подозрения. Дети, особенно в таком возрасте, в каком была наша поджигательница, обычно не умеют хранить тайн. Рано или поздно они обязательно рассказывают о своих тайнах ну хотя бы лучшим своим друзьям и подружкам, взяв с них клятву, что о рассказанном не узнает больше никто на свете.

Но девочка из Береговой никому не сказала о той страшной тайне, которая ей была известна. Где-то она должна была прятать и спички, носить которые с собой было явно небезопасно. И она их прятала.

Чтобы ее ни в чем не заподозрили, она все время находилась вместе с остальными детьми на виду у взрослых. Однако думала она в это время все об одном и том же: как бы улучить удобную минуту и сунуть зажженную спичку в сухую солому. И ей много раз удавалось делать это, удавалось, поскольку на нее никто не обращал внимания: ну, бегает девочка и бегает, что ж с того?..

А когда подожженный ею дом превращался в пылающий костер, она безмолвно стояла где-нибудь в сторонке и смотрела на огромные языки пламени, вызванного ее детскими руками, и, по-видимому, в этом заключалось какое-то своеобразное удовольствие для нее.

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека «Дружбы народов»

Собиратели трав
Собиратели трав

Анатолия Кима трудно цитировать. Трудно хотя бы потому, что он сам провоцирует на определенные цитаты, концентрируя в них концепцию мира. Трудно уйти от этих ловушек. А представленная отдельными цитатами, его проза иной раз может произвести впечатление ложной многозначительности, перенасыщенности патетикой.Патетический тон его повествования крепко связан с условностью действия, с яростным и радостным восприятием человеческого бытия как вечно живого мифа. Сотворенный им собственный неповторимый мир уже не может существовать вне высокого пафоса слов.Потому что его проза — призыв к единству людей, связанных вместе самим существованием человечества. Преемственность человеческих чувств, преемственность любви и добра, радость земной жизни, переходящая от матери к сыну, от сына к его детям, в будущее — вот основа оптимизма писателя Анатолия Кима. Герои его проходят дорогой потерь, испытывают неустроенность и одиночество, прежде чем понять необходимость Звездного братства людей. Только став творческой личностью, познаешь чувство ответственности перед настоящим и будущим. И писатель буквально требует от всех людей пробуждения в них творческого начала. Оно присутствует в каждом из нас. Поверив в это, начинаешь постигать подлинную ценность человеческой жизни. В издание вошли избранные произведения писателя.

Анатолий Андреевич Ким

Проза / Советская классическая проза

Похожие книги

Зеленый свет
Зеленый свет

Впервые на русском – одно из главных книжных событий 2020 года, «Зеленый свет» знаменитого Мэттью Макконахи (лауреат «Оскара» за главную мужскую роль в фильме «Далласский клуб покупателей», Раст Коул в сериале «Настоящий детектив», Микки Пирсон в «Джентльменах» Гая Ричи) – отчасти иллюстрированная автобиография, отчасти учебник жизни. Став на рубеже веков звездой романтических комедий, Макконахи решил переломить судьбу и реализоваться как серьезный драматический актер. Он рассказывает о том, чего ему стоило это решение – и другие судьбоносные решения в его жизни: уехать после школы на год в Австралию, сменить юридический факультет на институт кинематографии, три года прожить на колесах, путешествуя от одной съемочной площадки к другой на автотрейлере в компании дворняги по кличке Мисс Хад, и главное – заслужить уважение отца… Итак, слово – автору: «Тридцать пять лет я осмысливал, вспоминал, распознавал, собирал и записывал то, что меня восхищало или помогало мне на жизненном пути. Как быть честным. Как избежать стресса. Как радоваться жизни. Как не обижать людей. Как не обижаться самому. Как быть хорошим. Как добиваться желаемого. Как обрести смысл жизни. Как быть собой».Дополнительно после приобретения книга будет доступна в формате epub.Больше интересных фактов об этой книге читайте в ЛитРес: Журнале

Мэттью Макконахи

Биографии и Мемуары / Публицистика
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное