На Ельнинской земле

Я долгие годы тщательно хранил то уникальное удостоверение, которое получил от советского коменданта городской гауптвахты города Новочеркасска весной 1918 года. Но сейчас его у меня, к сожалению, нет.

Когда началась война с фашистской Германией, Союз писателей эвакуировал меня и мою семью в Татарию — в город Чистополь. Чтобы не обременять себя большим багажом по пути следования в Чистополь (а путь этот был в то время невероятно трудным), я не взял с собой своего личного архива, ограничившись самыми необходимыми бумагами.

Домоуправление поселило в моей московской квартире неизвестную мне женщину с двумя малолетними детьми. Дома тогда не отапливались, и потому моя квартирантка поставила в одной из комнат «буржуйку». Если не было дров (а их не было почти никогда), она топила «буржуйку» сначала стульями и табуретками, а потом перешла на бумаги и книги. Вот в это время и погиб мой архив — многие рукописи, заметки, записи, письма, документы и прочие бумаги, не говоря уже о книгах. Погибло, конечно, и то редкостное удостоверение, которое хранилось более двадцати лет!

Комендант гауптвахты сказал мне и всем другим получившим от него такие удостоверения:

— По предъявлении этого в городской комендатуре дадут бесплатно по буханке хлеба и по банке консервов. Это вам на дорогу.

Действительно, мы получили и хлеб, и консервы. Довольные, можно сказать, опьяневшие оттого, что все так хорошо кончилось, отправились прямо на вокзал, чтобы как можно скорей уехать домой.

ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ

1

Оказалось, однако, что сразу, немедленно уехать из Новочеркасска нельзя: белоказаки хотя и были выбиты из города, но находились недалеко от вокзала, а в иных местах занимали позиции непосредственно у железнодорожной линии. Надо было ждать, пока Красная Армия не разгромит или — в крайнем случае — не отбросит их на достаточно далекое расстояние.

В здании вокзала, куда мы пришли, народу собралось столько, что нечего было и думать найти где-либо свободное местечко. Мы вышли на платформу и забрались в стоявший на путях товарный вагон, двери которого с обеих сторон были открыты настежь. В нем и расположились прямо на полу. Было нас человек пять. Остальные мои земляки отделились от нас и пошли кто куда: все они, когда увидели, что опасность миновала, перестали держаться вместе, действовать сообща. Каждый поступал, как ему хотелось.

Мы раздобыли чайник, достали кипятку и, сидя на полу, жадно поедали хлеб, только что полученный в комендатуре, и консервы. Я был так голоден, что через несколько минут банки консервов и полбуханки хлеба будто и не бывало. Но и на этом я не остановился: вскоре съел и вторую половину буханки.

Части Красной Армии пошли в наступление на белоказаков еще утром. Но так как бои происходили не в непосредственной близости от вокзала, мы, естественно, не могли их наблюдать. О них только говорили, причем разговоры были самые разноречивые, поскольку толком никто ничего не знал.

Впрочем, кто-то нам сказал, что белоказаки засели и в том небольшом поселке, который находился в двух или полутора верстах от вокзала и был расположен — если идти по прямой линии — как раз против нашего вагона-теплушки. По словам говорившего, красноармейцы должны наступать и на этот поселок.

Услышав такое, мы столпились у открытой двери теплушки, чтобы собственными глазами увидеть происходящее. И действительно, спутники мои уверяли, что видят цепи идущих вперед красноармейцев, слышат стрельбу и даже крики «ура!».

Я искренне верил говорившим, хотя сам в том месте, где предполагался поселок, видел на фоне голубого неба лишь церковь с колокольней, да еще вершину очень высокого дерева, по-видимому росшего в поселке. Слышал я и выстрелы, но мне трудно было определить, в какой стороне стреляли.

Впрочем, смотреть нам пришлось недолго. Совершенно неожиданно вражеская артиллерия начала обстреливать вокзал и даже, собственно, не вокзал, а, как нам тогда казалось, нашу теплушку: первый снаряд разорвался слева от нее, второй — справа, а третий — как раз перед самой теплушкой. Не случись недолета, снаряд угодил бы прямо в открытую дверь вагона.

Тут мы заторопились: быстро задвинули дверь, обращенную в сторону поселка, и немедленно покинули гостеприимную, но, оказывается, совсем не безопасную теплушку.

Только перед заходом солнца к перрону новочеркасского вокзала был подан поезд, на котором я и мои земляки могли уехать домой. Поезд как поезд — весь из вагонов третьего класса. От подобных себе он отличался все же тем, что многие окна были выбиты, или полностью, или частично.

Говорили, что поезд этот должен был отправиться в Москву еще неделю назад. Однако контрреволюционеры, только что захватившие тогда власть в городе, не выпустили его со станции. И вот он идет лишь теперь.

Мне это как-то особенно запомнилось: поезд опоздал на целую неделю! Я знал всякие опоздания: на пять часов, на двенадцать, на сутки, но ни разу не слышал о поезде, который опоздал бы на целую неделю. Оказывается, были и такие опоздания…