Читаем На Ельнинской земле полностью

— И у меня один бумажный рубль. Что на него купишь? — отозвался второй.

— Да уж ладно, — хитро улыбнулся бородач, — как-нибудь уладим дело.

И мы пошли.


Я до того ни разу не был в Козлове. Но и попав в него, ничего толком не рассмотрел и не запомнил. Это, вероятно, потому, что все внимание мое было сосредоточено на вывесках. Я зорко следил за ними, чтобы не пропустить какую-либо чайную или столовую. Некоторые вывески я помню до сих пор. Встречались, например, такие: «Чайная «Северный полюс». Мы готовы были воспользоваться чайной даже с таким «холодным» названием, но, к сожалению, она оказалась закрытой. Потом попалась вывеска несколько иного характера: «Мастерская гробов «Вечность». Соприкасаться с вечностью нам пока не хотелось, и мы, не оглядываясь, пошли дальше.

В конце концов удалось-таки найти чайную. Она так и называлась: «Чайная». И все. В ней, кроме суррогатного чая, нашлась и кое-какая еда: пряники, испеченные неизвестно из чего, и еще что-то. Словом, если мне и моим товарищам и не удалось наесться вдоволь, то чувство голода мы все-таки смягчили.

За всех расплачивался бородач.

Я не без удивления спросил, откуда у него деньги? Ведь их отобрали у всех еще в станице. Лукаво улыбаясь, мужик ответил:

— Вот тут у меня, в этом месте, — он при этом приподнял ногу, — чуть-чуть отстала подметка. И когда я услышал, что деньги отбирают, то незаметно от часового да и от всех вас тоже свернул две сорокарублевые керенки да и засунул под подметку. При обыске никто даже не посмотрел на мои подметки. Так деньги и остались при мне.

— Ну и хитер ты, брат, — сказал кто-то из нас.

— А что ж, и хитрым станешь, коль к стенке припрут, — довольный собой заключил бородач.


Когда начало темнеть, я пошел к дежурному по станции. Показал ему удостоверение, выданное в Новочеркасске комендантом городской гауптвахты, и спросил:

— Как мне быть? Денег на билет нет, а ехать надо до станции Павлиново. Начиная с Новочеркасска контролеры не требовали проездного билета, стоило лишь показать это удостоверение. А как быть здесь?

— Ну что ж, — разглядывая меня, ответил дежурный, — поезжайте и у нас без билета. Никто вас с поезда не ссадит. — При этом участливо добавил: — Поезд отправляется в одиннадцать вечера. Но состав уже готов и стоит на запасном пути. Если хотите, идите туда, выбирайте любое место и отдыхайте.

Я так и сделал: забрался в вагон, занял верхнюю полку и заснул.

Проснулся только на следующее утро. Но лучше бы спать мне и дольше: уже очень хотелось есть, а до Павлинова предстояло ехать более суток, да от Павлинова идти в Глотовку минимум часа четыре, а то и целых пять.

Чувство голода усилилось еще больше, когда я почуял, именно сначала почуял, а потом и увидел, как завтракал один из пассажиров — по внешности крестьянин. Он сидел на нижней скамейке у самого окна, разложив перед собой на столике колбасу и хлеб. Перочинным ножом отрезал кружки колбасы и вместе с отщипанной порцией хлеба отправлял их в рот. Я невольно свесил с верхней полки голову вниз и долго глядел на него. Глядел, наверное, с таким вожделением, что сердце моего соседа по купе дрогнуло.

— Что, небось есть хочешь? — спросил он, подняв на меня глаза.

— Хочу, — очень тихо и робко ответил я.

Пассажир не спеша отрезал три тонких кружка колбасы и подал мне:

— Ну вот на поешь!..

— Спасибо! — не сказал, а скорее прошептал я. И, повернувшись лицом к стенке, моментально проглотил все три кружка. «Теперь уж как-нибудь доеду», — думал я, стараясь снова заснуть либо хоть задремать.


Я сошел с поезда на своей станции Павлиново во второй половине дня. Никуда не заходя, отправился домой, неся в правой руке свой единственный «трофей» — дорожную корзинку.

День стоял теплый и безоблачный. На полях густо зеленели озимые, луга также покрылись первой весенней травкой. Деревья распустились еще не полностью, но все же стояли зеленые, нарядные, особенно березы.

И мне радостно было шагать по родной земле, радостно было сознавать, что я снова дома — живой и невредимый. Иногда радость эта переходила в какую-то шаловливость, что ли: то поднимая вверх, то опуская вниз корзинку, я делал ею круги перед собой и уже не шел, а бежал бегом.

Потом мне вдруг стало очень уж горько и обидно. Вспомнил все те мытарства, через которые пришлось пройти, вспомнил, что я мог потерять и жизнь, а в результате что? Да ничего. Только разве вот эта случайно попавшая в руки корзинка. Право же, слишком дорого обошлась она мне…


Вопреки моим представлениям и в Глотовке, и в Оселье давно уже знали, куда и зачем я поехал. Так что секрета не получилось. И когда я вернулся домой, то опять-таки вопреки моим предположениям никто не посмеялся надо мной. Наоборот, жалели, что мне пришлось перенести столько лишений и невзгод.

Школа уже не работала. Официально она не была еще закрыта на летние каникулы, но ученики перестали ходить в нее: начались полевые работы, и дети, как обычно, должны были помогать взрослым, и тут уже не до школы. Так что мне не пришлось возобновлять свои учительские занятия.

СУДЬБА ФИЛИМОНА И ХРИСТИНЫ

1

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека «Дружбы народов»

Собиратели трав
Собиратели трав

Анатолия Кима трудно цитировать. Трудно хотя бы потому, что он сам провоцирует на определенные цитаты, концентрируя в них концепцию мира. Трудно уйти от этих ловушек. А представленная отдельными цитатами, его проза иной раз может произвести впечатление ложной многозначительности, перенасыщенности патетикой.Патетический тон его повествования крепко связан с условностью действия, с яростным и радостным восприятием человеческого бытия как вечно живого мифа. Сотворенный им собственный неповторимый мир уже не может существовать вне высокого пафоса слов.Потому что его проза — призыв к единству людей, связанных вместе самим существованием человечества. Преемственность человеческих чувств, преемственность любви и добра, радость земной жизни, переходящая от матери к сыну, от сына к его детям, в будущее — вот основа оптимизма писателя Анатолия Кима. Герои его проходят дорогой потерь, испытывают неустроенность и одиночество, прежде чем понять необходимость Звездного братства людей. Только став творческой личностью, познаешь чувство ответственности перед настоящим и будущим. И писатель буквально требует от всех людей пробуждения в них творческого начала. Оно присутствует в каждом из нас. Поверив в это, начинаешь постигать подлинную ценность человеческой жизни. В издание вошли избранные произведения писателя.

Анатолий Андреевич Ким

Проза / Советская классическая проза

Похожие книги

Зеленый свет
Зеленый свет

Впервые на русском – одно из главных книжных событий 2020 года, «Зеленый свет» знаменитого Мэттью Макконахи (лауреат «Оскара» за главную мужскую роль в фильме «Далласский клуб покупателей», Раст Коул в сериале «Настоящий детектив», Микки Пирсон в «Джентльменах» Гая Ричи) – отчасти иллюстрированная автобиография, отчасти учебник жизни. Став на рубеже веков звездой романтических комедий, Макконахи решил переломить судьбу и реализоваться как серьезный драматический актер. Он рассказывает о том, чего ему стоило это решение – и другие судьбоносные решения в его жизни: уехать после школы на год в Австралию, сменить юридический факультет на институт кинематографии, три года прожить на колесах, путешествуя от одной съемочной площадки к другой на автотрейлере в компании дворняги по кличке Мисс Хад, и главное – заслужить уважение отца… Итак, слово – автору: «Тридцать пять лет я осмысливал, вспоминал, распознавал, собирал и записывал то, что меня восхищало или помогало мне на жизненном пути. Как быть честным. Как избежать стресса. Как радоваться жизни. Как не обижать людей. Как не обижаться самому. Как быть хорошим. Как добиваться желаемого. Как обрести смысл жизни. Как быть собой».Дополнительно после приобретения книга будет доступна в формате epub.Больше интересных фактов об этой книге читайте в ЛитРес: Журнале

Мэттью Макконахи

Биографии и Мемуары / Публицистика
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное