Читаем На Ельнинской земле полностью

Мужикам было, конечно, невыгодно, чтобы их считали красноармейцами. Они понимали, что с тех спрос гораздо больше, чем с мужиков, приехавших за хлебом.

Но конвойные не обращали внимания на «поправки», вносимые моими земляками, и на всякий новый вопрос «Кого гоните?» отвечали все так же:

— Красноармейцев.

Ради точности я должен сказать, что к нашей группе еще в станице в самом деле присоединили одного красноармейца, которого, как и нас, казаки задержали где-то в степи. Тот и не отрицал, что он красноармеец, тем более его красноармейская форма красноречиво говорила, кто он такой. Но, не отрицая своей принадлежности к Красной Армии, он, явно прикидываясь, говорил каким-то дурашливым голосом, что в армии недавно — всего три недели. К тому же он только кашевар и ничего, кроме походной кухни, не знает.

С нами же на легкой тележке ехала целая семья. Глава семьи — он мог быть либо учителем, либо врачом — правил лошадью, а позади в тележке сидели жена и ребенок лет трех.

Мы пытались выяснить, кто они такие и за что их арестовали, но узнать ничего не удалось. Глава семьи ответил только, что ехал он с женой и ребенком по своим делам и в степи их задержали.


Примерно на полпути от станицы до Новочеркасска у нас, оказывается, должен был смениться конвой. И пока снаряжали новых конвоиров, возле нас собралась толпа. Подзуживаемая нашими прежними конвоирами, она так разъярилась, что готова была любого из нас разорвать на части. И, возможно, самосуд свершился бы, если б не подъехали новые конвоиры — их тоже было двое — и не скомандовали:

— А ну пошли!..

Мы облегченно вздохнули.

День уже клонился к вечеру, и нас поторапливали. Эти не издевались над нами, не пугали выстрелами. Ехали молча.

Ночью мы, совершенно обезножевшие и чуть живые от голода, достигли Новочеркасска.

Подводу, на которой ехали муж, жена и ребенок, конвоиры оставили где-то в другом месте, а нас, что шли на своих двоих, в том числе и красноармейца, погнали на городскую гауптвахту.

Почему на гауптвахту, а не в тюрьму, об этом мы узнали позже. Белоказаки арестовали в Новочеркасске и его окрестностях столько людей, что сажать их было некуда. Тюрьма и все другие подобные места были забиты до предела. Вот тогда-то и решили использовать городскую гауптвахту в качестве дополнительной тюрьмы.

19

На гауптвахте моих земляков, а с ними и меня, поместили в общей камере, а точнее, не поместили, а втолкнули в эту камеру, захлопнули дверь и закрыли снаружи на засов.

Как и в арестном помещении станицы, в камере не было ни топчанов для спанья, ни скамеек, ни табуреток. Заключенные — а их, не считая нас, было человек около двадцати — либо стояли, либо сидели на грязном цементном полу.

Мы нашли себе место у одной из стен и тоже сели на пол. Это место оказалось свободным, очевидно, потому, что рядом, в углу, стояла параша, от которой несло таким зловонием, что трудно себе представить.

Но мы, совершенно разбитые и голодные, словно не замечали этого. Я доедал последний кусок хлеба, совсем не думая о том, что буду есть завтра. То же самое делали мои спутники.


Была уже глубокая полночь. Давно пора бы спать. Но часть арестованных — человек десять или пятнадцать — не давали никому покоя. Они, сгруппировавшись вместе, кричали, орали во все горло, ругались, сквернословили, стучали в дверь камеры кулаками, били в нее ногами: требовали надзирателя. Когда тот пришел, заявили, что их арестовали по ошибке и потому должны немедленно освободить; они не намерены здесь оставаться ни минуты.

Надзиратель ответил, что завтра начальство во всем разберется и всех, кто попал сюда случайно, отпустят. А сегодня ничего сделать нельзя, закончил он и ушел.

Кто-то рядом с нами шепотом рассказывал:

— Это все уголовники… Хватали всех подряд — и виноватых, и правых. Ну и уголовников кое-каких прихватили. Вот и буянят, знают, что ничего им не будет.

Между тем «концерт» не утихал. Наоборот, возобновился даже с большей силой. Надзирателю пришлось прийти и второй, и третий раз. Когда он пришел в третий раз, к нему обратились и мы, ходоки-смоляне, попросили перевести нас в другую камеру, ссылаясь на то, что еле живы, а здесь не только заснуть, но и подремать невозможно.

Надзиратель ответил, что свободных камер нет, но к завтрашнему дню они могут… освободиться, вот тогда и можно будет говорить о переводе.

Я не понял тогда зловещего смысла слов «могут освободиться», не подумал, каким образом и почему могли освобождаться тюремные камеры в тогдашнем Новочеркасске, если количество арестованных все время увеличивалось. Все это я понял после.

20

На следующее утро всех смолян действительно перевели в другую камеру, но при этом сказали:

— Камера одиночная, а вас вон сколько!.. Тесно будет.

— Ничего… Как-нибудь поместимся…

И поместились, хотя с большим трудом. В камере было нечто похожее на верхнюю спальную полку в вагоне. На ней уселись трое или четверо. Остальные внизу, на полу. Здесь было спокойнее, даже «уютней», чем в общей камере.

Но сидеть и ждать было невероятно нудно, тем более, что и ждали-то мы неизвестно чего. Спрашивали у надзирателя:

Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека «Дружбы народов»

Собиратели трав
Собиратели трав

Анатолия Кима трудно цитировать. Трудно хотя бы потому, что он сам провоцирует на определенные цитаты, концентрируя в них концепцию мира. Трудно уйти от этих ловушек. А представленная отдельными цитатами, его проза иной раз может произвести впечатление ложной многозначительности, перенасыщенности патетикой.Патетический тон его повествования крепко связан с условностью действия, с яростным и радостным восприятием человеческого бытия как вечно живого мифа. Сотворенный им собственный неповторимый мир уже не может существовать вне высокого пафоса слов.Потому что его проза — призыв к единству людей, связанных вместе самим существованием человечества. Преемственность человеческих чувств, преемственность любви и добра, радость земной жизни, переходящая от матери к сыну, от сына к его детям, в будущее — вот основа оптимизма писателя Анатолия Кима. Герои его проходят дорогой потерь, испытывают неустроенность и одиночество, прежде чем понять необходимость Звездного братства людей. Только став творческой личностью, познаешь чувство ответственности перед настоящим и будущим. И писатель буквально требует от всех людей пробуждения в них творческого начала. Оно присутствует в каждом из нас. Поверив в это, начинаешь постигать подлинную ценность человеческой жизни. В издание вошли избранные произведения писателя.

Анатолий Андреевич Ким

Проза / Советская классическая проза

Похожие книги

Зеленый свет
Зеленый свет

Впервые на русском – одно из главных книжных событий 2020 года, «Зеленый свет» знаменитого Мэттью Макконахи (лауреат «Оскара» за главную мужскую роль в фильме «Далласский клуб покупателей», Раст Коул в сериале «Настоящий детектив», Микки Пирсон в «Джентльменах» Гая Ричи) – отчасти иллюстрированная автобиография, отчасти учебник жизни. Став на рубеже веков звездой романтических комедий, Макконахи решил переломить судьбу и реализоваться как серьезный драматический актер. Он рассказывает о том, чего ему стоило это решение – и другие судьбоносные решения в его жизни: уехать после школы на год в Австралию, сменить юридический факультет на институт кинематографии, три года прожить на колесах, путешествуя от одной съемочной площадки к другой на автотрейлере в компании дворняги по кличке Мисс Хад, и главное – заслужить уважение отца… Итак, слово – автору: «Тридцать пять лет я осмысливал, вспоминал, распознавал, собирал и записывал то, что меня восхищало или помогало мне на жизненном пути. Как быть честным. Как избежать стресса. Как радоваться жизни. Как не обижать людей. Как не обижаться самому. Как быть хорошим. Как добиваться желаемого. Как обрести смысл жизни. Как быть собой».Дополнительно после приобретения книга будет доступна в формате epub.Больше интересных фактов об этой книге читайте в ЛитРес: Журнале

Мэттью Макконахи

Биографии и Мемуары / Публицистика
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное