Читаем На Ельнинской земле полностью

Очень раздосадовало меня это письмо. Я не понимал, почему экзамены, если я уже назначен учителем? Кто-то стал объяснять, что преподавать в сельской школе я не имею права, поскольку нет у меня законченного среднего образования; поэтому-то меня и назначили, как было сказано в моем удостоверении, «вр. учителем», то есть временным учителем. Я возненавидел это самое «вр.», но поехать все же пришлось.

В Ельне узнал, что я должен буду в присутствии двух или трех опытных учителей дать два урока ученикам третьего класса, которых специально вызвали туда из ближайших сельских школ. Опытные учителя посмотрят, послушают, как я даю уроки, и решат, соответствую я своему назначению или нет. Ну а какие уроки придется давать, зависит от билета, который я вытащу.

В Ельню вызвали, конечно, не одного меня. Нашлось немало и других учителей, у которых тоже не было законченного среднего образования.


Билет на мою долю достался такой: я должен был дать урок по арифметике и затем рассказать ученикам про атмосферные осадки — дождь, снег, туман, иней, ну и все прочее, объяснить, как и при каких обстоятельствах они образуются.

Арифметику я знал хорошо еще с тех пор, когда сам учился в сельской школе, и потому этот мой урок прошел удачно. А вот атмосферные осадки здорово-таки подвели меня. Собственно, подвели не они, потому что я знал все, что касается их. Подвело неуменье спокойно, логично, последовательно вести рассказ. Я часто забегал вперед, отходил в сторону, забывал сказать о чем-то существенном. Короче, начинал сбиваться, путаться… К тому же меня сильно смущали две учительницы, следившие за моим уроком, — учительницы, в тогдашнем моем понимании, весьма и весьма пожилые: им обеим было лет девяносто, а то и целых сто. Люди такого возраста всегда казались мне необычайно строгими, и я думал, что угодить им при любых обстоятельствах почти невозможно.

Словом, вы уже догадались, что на экзаменах я провалился.

Это было горько. И еще горше оттого, что погорел я на том, что знал довольно хорошо. А ведь они, две старые учительницы, от которых зависела моя судьба, наверно, подумали, что, мол, так ему и надо, коль он ничего как следует не знает. И оценили мой урок отрицательно.

2

Горести, переполнившей мое сердце после того, как были объявлены результаты экзаменов, хватило, однако, ненадолго. Скоро я успокоился и начал смотреть на происшедшее совсем по-другому. Да и как могло быть иначе в восемнадцать лет? Все у меня только еще начиналось. О чем же тут горевать? Одно не получилось, получится другое.

Возвратясь из Ельни, я пошел в свой волисполком узнать, нет ли там какой-либо работы для меня. Работа сразу нашлась, и я был зачислен в штат помощником секретаря. А потом — недели через две — уже секретарем волисполкома. Но и на этом дело не кончилось: в конце лета я уже подписывал бумаги как заведующий лесным подотделом, созданным в системе волостного земельного отдела. Словом, парень пошел в гору. И неизвестно, как высоко поднялся бы я, если бы не одна, совсем неожиданная, перемена в моей жизни, о чем я скажу позже.

ЧЛЕН РКП(б)

1

Во время своей поездки я не только многое перенес и претерпел, но очень многое увидел и понял. Мне стало до боли ясно, в каком бедственном положении очутилась наша Родина — молодая Советская Россия, как много у нее врагов, готовых без всякого сожаления задушить ее, растерзать, растоптать.

И я не раз думал, что мы сначала можем остановить своих врагов, а потом и разгромить их только в том случае, если объединимся вокруг партии, вокруг Ленина, если все, как один, встанем на защиту Советской власти. Другого пути быть не могло.

И еще весной у меня появилось желание подать заявление с просьбой, чтобы меня приняли в Коммунистическую партию.

Такое заявление я написал, однако, не сразу. Волостной партийной организации у нас не было, предстояло обращаться прямо в уездный комитет партии. А в этом случае нужно было набраться смелости: все-таки уезд, инстанция довольно высокая. Да там и не знает меня никто… Вот я и продолжал раздумывать. Если бы существовал тогда комсомол, я не ждал бы ни дня, сразу вступил в него. Но комсомола в ту пору еще не было.

В конце концов я все-таки отважился и написал в уком партии о своем желании. Произошло это, по-видимому, в конце июля. А в августе я уже получил партийный билет, специально приехав за ним в Ельню.

Я думаю, что каждому, кто вступает в Коммунистическую партию, момент получения партийного билета запоминается если не навсегда, то, во всяком случае, на очень долгий срок. А когда получал свой билет я, выдача его в силу особых обстоятельств того времени запомнилась мне настолько ярко, что кажется, будто это было совсем-совсем недавно. И я помню все до мельчайших подробностей.


Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека «Дружбы народов»

Собиратели трав
Собиратели трав

Анатолия Кима трудно цитировать. Трудно хотя бы потому, что он сам провоцирует на определенные цитаты, концентрируя в них концепцию мира. Трудно уйти от этих ловушек. А представленная отдельными цитатами, его проза иной раз может произвести впечатление ложной многозначительности, перенасыщенности патетикой.Патетический тон его повествования крепко связан с условностью действия, с яростным и радостным восприятием человеческого бытия как вечно живого мифа. Сотворенный им собственный неповторимый мир уже не может существовать вне высокого пафоса слов.Потому что его проза — призыв к единству людей, связанных вместе самим существованием человечества. Преемственность человеческих чувств, преемственность любви и добра, радость земной жизни, переходящая от матери к сыну, от сына к его детям, в будущее — вот основа оптимизма писателя Анатолия Кима. Герои его проходят дорогой потерь, испытывают неустроенность и одиночество, прежде чем понять необходимость Звездного братства людей. Только став творческой личностью, познаешь чувство ответственности перед настоящим и будущим. И писатель буквально требует от всех людей пробуждения в них творческого начала. Оно присутствует в каждом из нас. Поверив в это, начинаешь постигать подлинную ценность человеческой жизни. В издание вошли избранные произведения писателя.

Анатолий Андреевич Ким

Проза / Советская классическая проза

Похожие книги

Зеленый свет
Зеленый свет

Впервые на русском – одно из главных книжных событий 2020 года, «Зеленый свет» знаменитого Мэттью Макконахи (лауреат «Оскара» за главную мужскую роль в фильме «Далласский клуб покупателей», Раст Коул в сериале «Настоящий детектив», Микки Пирсон в «Джентльменах» Гая Ричи) – отчасти иллюстрированная автобиография, отчасти учебник жизни. Став на рубеже веков звездой романтических комедий, Макконахи решил переломить судьбу и реализоваться как серьезный драматический актер. Он рассказывает о том, чего ему стоило это решение – и другие судьбоносные решения в его жизни: уехать после школы на год в Австралию, сменить юридический факультет на институт кинематографии, три года прожить на колесах, путешествуя от одной съемочной площадки к другой на автотрейлере в компании дворняги по кличке Мисс Хад, и главное – заслужить уважение отца… Итак, слово – автору: «Тридцать пять лет я осмысливал, вспоминал, распознавал, собирал и записывал то, что меня восхищало или помогало мне на жизненном пути. Как быть честным. Как избежать стресса. Как радоваться жизни. Как не обижать людей. Как не обижаться самому. Как быть хорошим. Как добиваться желаемого. Как обрести смысл жизни. Как быть собой».Дополнительно после приобретения книга будет доступна в формате epub.Больше интересных фактов об этой книге читайте в ЛитРес: Журнале

Мэттью Макконахи

Биографии и Мемуары / Публицистика
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное