На Ельнинской земле

Сразу же вспомнилось, как еще летом тринадцатого года, когда я только что закончил сельскую школу, мне пришлось впервые столкнуться с Сергеем Хромым. Некий неизвестный мне промышленник в весьма больших количествах выжигал в нашей местности древесный уголь и отправлял его куда-то по железной дороге. Всеми работами полновластно руководил Сергей Хромой, который уж очень сильно эксплуатировал всех, кому только приходилось работать у него. Он, вероятно, по совету своего хозяина не держал постоянных рабочих — им ведь надо было платить постоянную заработную плату. Поэтому все вывозили на себе поденщики, которых Сергей Хромой заставлял работать по двенадцать — четырнадцать часов в сутки. Поденщиков шло к нему много: и взрослые мужчины, и парни, и девушки, и подростки, — ведь деваться-то было некуда, других работ поблизости не предвиделось. Но принимал на работу Сергей Хромой далеко не всех: отбирал самых здоровых, самых выносливых и безотказных. А иных хоть и брал, но только после того, как поиздевается над ними, покуражится. Особенно это относилось к новичкам, к тем, что пришли впервые.

Что касается платы за работу, и тут царил полнейший произвол: сколько назначит Хромой, столько и получай.

Я сам бывал на поденке у Сергея Хромого и не только видел, но и самолично испытал все ее прелести. Хотя работа (пусть даже самая трудная) начиналась с восходом солнца и продолжалась до полной темноты, Сергей Хромой платил некоторым поденщикам, в особенности подросткам, лишь по двадцать (подчеркиваю — по двадцать) копеек! Другие, к которым он был более милостив, получали дороже — по двадцать пять или даже по тридцать копеек, а в редких случаях и по пятьдесят…

И вот этому человеку я должен был помогать! Все это как-то не вязалось с моими представлениями о правде, справедливости. Однако что я мог сделать? Сергей Новиков уже работал в Ельне, ему даны были большие полномочия, от укома и уисполкома. А кто я такой? Я даже и не думал тогда, что могу что-либо сделать с Новиковым.

Держал себя Новиков как большой и важный начальник. Ссылаясь на то, что ходить ему трудно, он забрал в волисполкоме единственную лошадь и рессорный экипаж, конфискованный у какого-то помещика, и ездил по волости и по делу и без дела, картинно восседая на мягком сиденье: знай, мол, наших! Одевался он «по-комиссарски»: длинное кожаное черное пальто с широким поясом и черная — тоже кожаная — фуражка.

Когда я завел разговор о том, что уком поручил мне помогать ему в работе по сбору чрезвычайного налога, Новиков ответил:

— Опоздал твой уком. Я уже всюду побывал и у всех взял сколько было можно. Вот не был только у вашего осельского попа да в Сухом Починке у мельника. Если хочешь, поедем…

Я согласился.

К нашему осельскому попу Евгению Глухареву, собственно, можно было дойти и пешком — жил он совсем рядом. Но ради форса Новиков решил и к поповскому дому подкатить на лошади, в рессорном волисполкомовском экипаже — так будет солидней, авторитетней.

Но тут мне сделалось как-то очень неловко. Я попросил Новикова:

— Идите вы к попу один, без меня. Он меня хорошо знает, я вырос у него на глазах. Для него я просто мальчишка. Право же вам, одному лучше будет.

Новиков пошел один.

Минут через тридцать он вернулся.

— Ну как? — поинтересовался я.

— Да что как? Вот дал пятнадцать серебряных копеек (и он показал мне старый, стертый пятиалтынный) и сказал, что больше нет ничего, хоть всю душу выпотрошите…

Я думаю, что это была правда. Наш осельский церковный приход был крайне бедным. А семья у попа большая. Попадья, правда, давно умерла, но оставила нескольких дочек. Они уже выросли и перевыросли, замуж не вышли, делать ничего не умели и сидели на отцовской шее. А попу в то время было уже под семьдесят…

Словом, невеселое и небогатое житье было у нашего осельского попа Евгения Глухарева, и вряд ли с него нужно было требовать уплаты чрезвычайного налога. И уж совсем нелепо было брать у него пятиалтынный.

После попа мы поехали в деревню Сухой Починок к мельнику. Я его немножко знал и прошлым летом — еще при Временном правительстве — напечатал в ельнинской «Народной газете» заметку о том, что он отказывается молоть крестьянам хлеб за деньги, а требует натуральной оплаты. Если же и соглашается смолоть зерно за деньги, то установленную таксу самовольно повышает в два или даже три раза.

Однако и у мельника нам не повезло.

В восемнадцатом году, как это довольно часто случалось и раньше, в наших краях был неурожай и почти все мельницы стояли. Не работала мельница и в Сухом Починке. Давно уже не запускался дизель, кое-где он даже стал покрываться ржавчиной.

Мы провели с мельником часа два, но он твердил одно и то же:

— Сами видите, никакой работы у меня нет. И нет уже давно. Откуда могут взяться деньги?.. Уж если на то пошло, берите дизель — все равно мне теперь он не нужен.

Но взять дизель Новиков, конечно, не мог. Таких полномочий, чтобы вместо денег брать машины, у него не было.

Так мы и уехали ни с чем.

— Ну а теперь в Ельню, — сказал Новиков. — Поеду отчитываться и свезу все, что собрал.