На Ельнинской земле

В один из вечеров, когда заседание съезда закончилось и делегаты уже разошлись, вниз по лестнице спускался почему-то несколько запоздавший Василий Чубров — заместитель председателя Ельнинского уисполкома. Едва он успел открыть дверь и выйти на заснеженную улицу, как раздался выстрел, Чубров с криком упал на снег.

Выстрел этот всколыхнул всю Ельню. И может быть, ранение Чуброва тяжелее всех переживал я, потому что Василий Чубров был моим земляком: как и я, родился он и вырос в Осельской волости.

До революции Василий Чубров несколько лет жил в Питере, работал на заводе. Потом вернулся в родные края и вскоре стал одним из самых видных руководителей уезда. Так же как и Филиппова, Чуброва знали всюду.

На следующий после ранения день я пошел навестить Чуброва в больнице. Лежал он на постели бледный, слабый, дышал с трудом, ранение оказалось тяжелым, пуля попала в легкое.

Мне, помимо прочего, поручили узнать, считает ли сам Чубров покушение на его жизнь делом контрреволюции или кто-то лично хотел отомстить ему за что-нибудь. Не помню уж почему, но такое предположение возникало.

Чубров настаивал на первом, хотя не исключал и второго.

— Время ныне суровое и трудное, — говорил он, — и было немало обстоятельств, которые иногда вынуждали обращаться с людьми не очень-то ласково. И конечно, мог найтись такой, кто решил припомнить все это. Мало ли негодяев на свете…

Чубров сильно опасался, о чем он сказал и мне, что раз его не убили сразу, то могут добить в больнице: придут и добьют. Здесь даже легче сделать это, чем в городе.

Это действительно надо было иметь в виду: ельнинская больница никем не охранялась, а находилась она, в сущности, за городом. По этой причине больницу пришлось взять под охрану.

Сразу же началось и следствие. В нем участвовало несколько человек, в том числе работники уездной следственной комиссии.

Тщательно обследовали место преступления, опросили буквально всех, кто в момент выстрела находился неподалеку от здания пожарного общества. Все показывали одно и то же.

— Шел по улице, вдруг услышал выстрел и крик, побежал на тот крик, вижу, лежит человек… А потом стали подбегать другие…

В подобных показаниях нельзя было обнаружить ни малейшего намека на то, кто же все-таки стрелял.

Как раз напротив пожарного общества, на другой стороне улицы стоял длинный деревянный баракообразный дом. До революции в нем помещалась чайная, а в ту пору, о которой идет речь, там был расквартирован красноармейский отряд ЧК. В нем находилось несколько красноармейцев родом из Осельской волости, хорошо знавших Чуброва и по Ельне, и до приезда его туда.

И мне поручили самым тщательным образом проверить, где находились красноармейцы из отряда (каждый в отдельности), кто и что делал в тот вечер и в тот час, когда раздался выстрел.

Однако и это ни к чему не привело. Красноармейцы, за исключением тех, кто нес караульную службу, никуда не выходили. Это подтвердил и командир отряда Иван Фотющенков, который жил там же, где и его бойцы.

Чем закончилось следствие по делу о покушении на Василия Чуброва, я, к сожалению, не знаю, так как я из уездной ЧК вскоре ушел, а выздоровевший Чубров из Ельни уехал.

Но пулю, пущенную в него, я долго не мог забыть. В те суровые годы она всегда напоминала мне, как много у нас врагов и как мы должны быть осторожны и бдительны.

5

В ту пору я, как и многие другие, искренне верил, что пролетарская революция скоро произойдет во всем мире, и со дня на день (без преувеличения!) ждал известий, что она уже начинается.

Помню, какую радость испытал я, как был взволнован, когда узнал, что в Германии произошел переворот, что там создаются Советы.

Это было в ноябре восемнадцатого года. Я ехал в командировку в Смоленск. И, несмотря на позднее время, ни один человек в вагоне не спал: все были взбудоражены, возбуждены. И разговор у всех только один — о революции в Германии. Люди чувствовали себя так, будто наступил долгожданный праздник.

Столь же знаменательным и радостным для меня было известие о том, что Бавария объявлена Советской республикой. А затем с каким вниманием, с какой надеждой следил я за борьбой Венгерской советской республики с войсками интервентов и с внутренней контрреволюцией!

Но надежды мои то и дело рушились. Была задушена революция в Германии, пала Баварская советская республика, не так уж долго просуществовала Советская власть и в Венгрии. Все это я переносил как большое личное горе. Особенно тяжко и скорбно переживал гибель Карла Либкнехта и Розы Люксембург.

Когда в Ельне узнали об их трагической смерти, в зале пожарного общества собрался городской митинг. На подобном митинге — и траурном, и в то же время боевом — я присутствовал первый раз в жизни. И первый раз слышал речи, в которых была и скорбь потерь, и клятва — рано или поздно отомстить за кровь погибших революционеров.