На Ельнинской земле

Вот эти две последние строчки четверостишия («чтоб со скорою победой возвратился ты домой»), по-видимому, появились уже не в результате просмотра кинофильма «Подруги», а пришли ко мне с ельнинского вокзала, пришли из того декабрьского вечера, когда мы желали каждому из отъезжавших товарищей своих именно того,

Чтоб со скорою победойВозвратился ты домой.

Я начал говорить обо всем этом потому, что мне показалось интересным и даже в некотором роде поучительным проследить, как и из чего могут складываться стихи, какие стадии развития им иногда приходится пройти, прежде чем они появятся на бумаге.

Стихотворение «Прощание» («Комсомольская прощальная») не могло быть написано сразу после того, как мы только что проводили своих товарищей-комсомольцев, не могло не только потому, что у меня не было тогда того поэтического опыта, который пришел гораздо позже, но потому главным образом, что для появления его (стихотворения) чего-то не хватало. А чего именно — поэт не мог сказать и сам.

Это недостающее «что-то» пришло только спустя пятнадцать лет! Пришло из кинофильма «Подруги».

Но тут я должен сказать еще и то, что если бы я видел только кинофильм «Подруги», но никогда сам лично не провожал бы комсомольцев на фронт, то стихотворение «Прощание» тоже вряд ли было бы написано. Для его появления опять-таки чего-то не хватало бы.

Очевидно, то, что пережил когда-то поэт и что хранится в его памяти, в его душе, вдруг как бы вспыхивает от другого события, от другого переживания, совсем недавнего. Или наоборот: недавнее событие, недавнее переживание «загорается» от столкновения с тем, что случилось когда-то раньше и что хранилось в «запаснике» памяти поэта.

В результате получается та поэтическая «плавка», которая выливается на бумаге в виде законченного стихотворения.

Конечно, бывает и совсем по-другому. Но в данном случае получилось именно так, как я рассказал об этом.

СБОРНИК СТИХОВ И ПЬЕСА «ПЕРЕВОРОТ»

1

Сразу же после переезда в Ельню я встретил своего приятеля и друга Якова Заборова, с которым познакомился еще в семнадцатом году в ельнинской гимназии, в которую я перевелся и из которой вынужден был вскоре уйти. Об этом я уже говорил несколько раньше, как равно говорил и о Заборове. Теперь Заборов уже кончил гимназию и, кажется, работал в каком-то ельнинском учреждении.

Он часто заходил ко мне, мы подолгу разговаривали с ним и наперебой читали друг другу свои стихи. Раза два даже выступали вместе на каких-то вечерах.

А спустя некоторое время решили, что у нас есть полное право напечатать свои стихи отдельным сборником.

В те годы и в столице, и во многих других городах то и дело появлялись маленькие, тощие сборнички, напечатанные на весьма скверной бумаге, заполненные преимущественно плохими, невразумительными стихами и носящие столь же невразумительные, но весьма претенциозные названия. Иногда такие сборнички доходили и до Ельни, и мы с Яшей Заборовым, читая их, думали:

«А почему бы и нам не совершить такое? Чем мы хуже авторов этих сборников?..»

И мы таки «совершили». Выпустили свой собственный сборник.

Можно было заранее понять, что наш сборник отнюдь не лучше тех «образцов», каким мы подражали, а скорее даже хуже. Но мы не поняли этого по своей малоопытности.

Не понимали мы и многого другого. И потому — хотя бы только в названии сборника! — решили перекрыть всех и быть самыми оригинальными. Наш сборник назывался так: «Низринулись с гор холодных черепов лавиной революции».

По-видимому, когда придумывалось это невероятное название, у нас перед глазами стояла картина В. В. Верещагина «Апофеоз войны», на которой, как известно, изображена пирамида, сложенная из человеческих черепов. С высоты подобной пирамиды, как мы тогда образно представляли себе, и низринулась лавина революции. Другими словами, нам хотелось сказать, что революционные бури породила мировая война, стоившая многих миллионов жизней.

Не знаю, насколько такая формулировка соответствовала действительности, но что она была уж слишком «оригинальной», слишком замысловатой, за это вполне можно поручиться.

Вторая «оригинальность» заключалась в том, что мой соавтор по сборнику никак не хотел ставить свою настоящую фамилию. Он соглашался только на псевдоним. И псевдоним этот был: Хромоногий Гефест.

Это, скажем прямо, было для меня завидным: я не только не мог придумать для себя ничего похожего, но вряд ли даже понимал тогда, что́ это значит — Хромоногий Гефест.

Так, выпустив общий с Заборовым стихотворный сборник, мы, как я понял это уже давным-давно, совершили первое «грехопадение». Правда, у Яши Заборова оно было первым и последним, у меня же повторялось еще и еще, о чем я весьма сожалею сейчас.