На Ельнинской земле

Но это продолжалось не столь уж долго. Зрение мое постоянно ухудшалось, и «авербаховские» очки уже не помогали мне в такой степени, как раньше. Поэтому, когда приходилось приезжать в Глотовку — это было и в то время, когда я учился в гимназии, и тогда, когда работал уже, сначала в Ельне, а затем и в Смоленске, — я опять вынужден был ходить не прямиком по Глотовке, а обходами, по огородам.

СНОВА ДОМА

1

Вернувшись из Москвы, я прежде всего пошел в школу. Подробно рассказал учительницам, как жил в Москве, что видел, где бывал, и, конечно, продемонстрировал, насколько лучше я стал видеть: когда мне приходилось читать, то я уже не водил носом по книге, а мог держать ее на значительном расстоянии и текст при этом видел совершенно ясно. То же самое было и с писанием. А к очкам я в конце концов привык так, что не мог обходиться без них ни одной минуты. Они как бы срослись со мной. Снимал их я лишь на время сна.

В первый же свой приход в школу я заприметил на столе у второй нашей учительницы, Александры Васильевны Тарбаевой, «Самоучитель французского языка». Меня очень заинтересовала эта книга: я уже давно хотел хоть немного научиться читать и писать «не по-нашему». На каком языке — мне было безразлично, но только чтобы «не по-нашему». Иностранный текст привлекал меня тем таинственным смыслом, который содержался в нем и который мне всегда хотелось разгадать.

Увидев, что я интересуюсь «Самоучителем», Александра Васильевна спросила:

— Что, может, хочешь попробовать учить французский язык?

— Хочу, — ответил я.

— Ну что ж, тогда возьми пока эту книгу и учи. А то я привезла ее сюда, а времени на французский язык все нет и нет. Так и лежит «Самоучитель» без дела.

«Самоучитель французского языка» я принес домой с большим удовольствием и немедленно же принялся за дело. Латинский алфавит я откуда-то уже знал и потому сразу приступил к изучению того, как по-французски произносится та или иная буква или сочетание нескольких букв — в «Самоучителе» на этот счет были особые пояснения. Уже через несколько дней я довольно бегло мог читать простейший французский текст, писать по-французски некоторые фразы, знал несколько десятков французских слов.

Время от времени я ходил к Александре Васильевне, и та, насколько могла, поправляла мое произношение, которое конечно же больше походило на «глотовское», чем на французское, указывала и на другие мои ошибки и оплошности, хотя многого дать она мне не могла, поскольку и сама знала французский лишь чуть-чуть.

Но как бы там ни было, я продолжал продвигаться по «Самоучителю» все дальше и дальше.

2

Зачастил я по вечерам в школу не только для того, чтобы Александра Васильевна проверила мои знания по французскому языку. Была тут и другая причина.

Еще осенью, до моей поездки в Москву, на работу в школу поступила совсем еще молоденькая девушка Ариша. Она убирала классы, топила печи и помогала учительнице Е. С. Горанской в ее несложном домашнем хозяйстве. Ариша оказалась той девушкой, которая вдруг неизвестно почему чем-то неуловимо приятным влекла меня к себе и от присутствия которой на душе становилось как-то по-особенному хорошо и радостно.

Еще находясь в Москве, я, отправляя письма первой или второй учительнице Глотовской школы, просил их непременно передать от меня привет Арише. Я писал письма и самой Арише, но эти письма поневоле были весьма сдержанными, я не мог сказать в них всего того, что мне хотелось бы. Причина заключалась в том, что Ариша была неграмотна и прочесть мои письма без посторонней помощи не могла. Зная это, я не смел откровенничать с Аришей в письмах, надеясь, что когда приеду из Москвы, то лично скажу Арише все, что в таких случаях хочется сказать. В ту пору мне только что пошел шестнадцатый год (Ариша была старше меня года на полтора или два), но я уже твердо решил, что непременно научу Аришу и читать и писать и что от этого станет она еще лучше.

И вот я вернулся из Москвы. Вечером прихожу в школу и пускаю в ход всевозможные хитрости, чтобы только остаться с Аришей наедине. Мне ничего не нужно от нее, просто хочется посидеть с ней, поговорить, может быть, взять ее за руки, прикоснуться к ее плечу… Однако, как только мы остаемся одни, Ариша вдруг вспоминает, что в классах еще не закрыты трубы, и спешит их закрыть, чтобы тепло зря не пропадало, а то внезапно спохватывается, что в ушате мало воды, что ее завтра утром может не хватить, и поэтому, взяв ведро, уходит за водой…

Словом, Ариша не хотела оставаться со мной наедине, не хотела разговаривать, опасаясь, очевидно, что я могу сказать ей что-нибудь такое… Выходило почти так, как в одном моем стихотворении:

А она, притворная, молчала,Будто вовсе ничего не замечала…