На Ельнинской земле

Мне указали нужную хату, и я робко вошел в нее. Ариша была дома. Я поздоровался с ней и тоже повторил выдумку о том, что якобы ходил по делам в Гнездиловку. Молодая хозяйка пригласила меня сесть, и я сел то ли на табуретку, то ли на скамейку, но так, что Ариша оказалась как раз напротив меня. Мужа Ариши не было дома. Поэтому у меня не было и того стеснения, которое могло проявиться в его присутствии, и я совсем свободно мог разговаривать с Аришей.

И вдруг я не то чтобы понял, а скорее почувствовал, что такой Ариши, какой она представлялась мне в моем воображении, никогда не было и тем более нет сейчас. Я выдумал ее сам. И только теперь это дошло до меня… Стало и грустно и неловко. «Зачем только я шел сюда?» — мелькнуло в голове.

Но раз уж пришел, надо о чем-то говорить. Разговор, однако, не клеился, был он таким будничным, тягучим, нудным, что лучше бы и не начинать его. А всего лучше — не приходить бы сюда. Все же я узнал, что у Ариши уже есть ребенок, что живет она «не хуже других», что хоть и трудно бывает, «да ведь нынче всем трудно»; ну а муж — он, конечно, не золото, однако же надо терпеть, у других мужья бывают и похуже…

Я просидел у Ариши не более получаса и, прощаясь с ней, не знал, что вижу ее в последний раз: вскоре Ариша умерла. Умерла совсем молодая, почти девочка, не успев ничего увидеть в жизни, ничего не взяв от нее…

Так окончилась история моего первого увлечения, первой моей привязанности. Я не говорю — первой моей любви, потому что не могу решить, была ли это любовь или нет. Может быть, и ее я тоже выдумал…

5

Ну а пока что я сидел на своем верхотурье в Зарубинках, заучивал немецкие и французские слова, решал алгебраические задачи, отыскивал на географической карте разные города, реки, озера, горные хребты…

В жаркие дни, когда на верхотурье становилось очень уж душно, я забирал свои учебники, спускался по стремянке вниз и шел на зарубинское кладбище. Оно находилось почти рядом, на пригорке, и почти все заросло деревьями и кустарниками, под тенью которых можно было отлично устроиться, улегшись или усевшись прямо на земле.

Могилы, особенно спервоначалу, сильно заинтересовали меня, потому что внешний вид их был необычен. В наших местах над могилой насыпали четырехугольный продолговатый холмик, ставили большой деревянный крест. Вот и все. А в Зарубинках — я увидел это впервые — на каждой могиле стоял небольшой продолговатый домик с двускатной крышей — домик, срубленный из тонких бревен и состоящий из четырех или пяти венцов. Надмогильные домики эти, особенно если смотреть на них издали, очень напоминали пчелиные ульи, расставленные на зеленой лужайке.

Я полюбопытствовал: для чего ставятся на могилах домики, что они обозначают? Мне объяснили, что христиане верят в бессмертие души: человек умирает, а душа его остается. Вот и ставят на могиле домик, чтобы в нем могла жить душа умершего. А то куда же ей, бесприютной, деваться?..

Я в то время мог уже отлично разобраться, что никакого бессмертия так называемой души быть не может, что все это придумано, хотя придумано не зря: человек никак не хотел и не хочет примириться с тем, что он смертен.

Приблизительно так я раздумывал на зарубинском кладбище, припоминая, очевидно, то, что когда-то говорил Василий Васильевич, или что-то прочитанное в книге. Несмотря, однако, на то, что я не верил в бессмертие души, домики на могилах не переставали интересовать меня. Я внимательно осматривал их и все почему-то искал, где же в них окна и двери. Но нигде не нашел даже намека на окна и двери. «Ага, — невольно подумал я, — значит, душа может жить и в потемках, а проникнуть в свой домик она способна прямо через стену… Любопытно…»

Однако я не мог подолгу раздумывать о посторонних предметах: не было времени. И, уйдя в какой-либо укромный уголок кладбища, я снова и снова брался за учебники. Надо мной, тихо качаясь, шумели березы и синело высокое-высокое небо; откуда-то доносилось пение птиц, теплый летний ветер ласково шевелил мне волосы… Но ничего этого я не должен был замечать, чтобы не отвлекаться от того главного, ради чего я приехал в Зарубинки. И я старался не замечать, хотя это было почти невозможно.

6

В середине лета мы с Василием Васильевичем переселились в старый дом зарубинского дьякона: сам дьякон с семьей только что переехал в новый дом, а старый отдал в наше распоряжение. Это было просто роскошно — целый дом для моих занятий! Правда, он основательно подгнил, скособочился; крашеный пол его очень уж прогибался и зыбился под ногами, штукатурка во многих местах отлетела, обои отстали от стен и висели клочьями. Но все же это был дом, который стоял к тому же в яблоневом саду. Чего же еще желать?

Осталась в доме и кое-какая мебель: два венских скрипучих стула и небольшой, весьма шаткий столик, на котором я сразу же разместил свои учебники, тетради, чернильницу.