На краю государевой земли

— Батюшка... Этот батюшка благословит на что угодно, — проворчал Андрюшка, отошёл от него и встал сам за кормовое весло, чтобы вывести дощаник на стремнину.

Федька же по-хозяйски заходил по палубе, придирчиво осматривая, как уложен груз.

— А это что! — пнул он ногой в бочонок с солью. — На попа и привязать!

Осмотрев всё, он закричал десятникам на других дощаниках: «Отчаливаем!.. Отчаливаем!»

Казаки взялись за греби, суда отбились от «песка», заскрипели кормовыми вёслами, пошли, разворачиваясь и покачиваясь на слабой волне.

На берегу, в толпе провожающих, Федька заметил мать. Он как-то не обратил внимание в сутолоке до этого, что и она тоже пришла сюда, хотя и маялась ногами. Её поддерживала под руку Варька. Муж Варьки, Ванька Павлов, тоже уходил в этот поход. За подол Варьки цеплялись две её девки, малышки. А мать держала подле себя его, Федькиного сына, Гриньку. Тот же махал ему ручонкой... Федька сглотнул слюну, к горлу что-то подкатило: Гринька был похож на Парашку... Он отвернулся от них, отгоняя мысли об умершей жене...

Сторонкой от толпы стояли группой начальные люди города. На этих проводах воеводу князя Ивана Татева заменил Семён Воейков. Сам же князь Иван разболелся. Два дня назад он хватил под грибки лишку водочки с успенским игуменом Евстратием. Игумену-то ничего, привычен, а воевода слёг. Подле Семена Воейкова как всегда околачивался дьяк Ермошка Кашин, не дурак выпить. С ним Федька не раз закладывал. И тут же был батюшка Андрей, только что отслуживший молебен на проводы Федькиного отряда, и, видно было, что он мучился на трезвую голову под солнцепёком. Среди них был и Тухачевский с его, Федькиным, отцом. Тот о чём-то беседовал с Яковом. Изредка он вяло поводил рукой вслед судам, с утра уже дёрнув бражки и от этого став разговорчивым.

И вот только сейчас Федьке пришла в голову ревнивая мысль: почему московского боярского сына оставляют в городе? Пожалуй, в телеуты послали бы его, но почему-то оставили...

«Да ничего! — успокоил он сам себя. — Я ещё покажу! Видел же, как тот делает в походе!»

А вон там показалась Матрёнка...

«Принесло же её!» — мелькнуло у него.

Матрёнка выскочила впереди всех баб, сунулась к воде, остановилась, робко вскинула вверх руку, махнула ему, Федьке, и тут же опустила её, точно устыдясь чего-то... А за ней из толпы выплыла фигура Карпушки, «Чокнутого». Он дёрнул её за сарафан и потащил с берега, под насмешливые крики баб... Матрёнка обернулась ещё раз в сторону дощаников, и на лице у неё мелькнула жалкая потерянная улыбка...

— Вот сволочи! — тихонько выругался Федька и отвернулся от пристани, чтобы не видеть, как скалятся бабы и мужики над Матрёнкой, которую продал «Чокнутому» Ванька Верхотурец.

Суда развернулись и пошли вниз по реке. И Федька, сразу же забыв про Матрёнку, прошёл на корму дощаника, уселся там и стал смотреть, как уплывают и уплывают назад «пески», знакомые, родные очертания острога и высокой Троицкой колокольни. Всё уходило куда-то назад и растворялось в полуденной летней мерцающей дымке, навевая почему-то грусть.

* * *

Вечером того же дня, когда Федька ушёл в поход, Матрёнка истопила баньку, как велел ей Карпушка. Когда угарный дух выветрился из баньки, Карпушка притащил туда жбан с бражкой и надолго засел там. Сначала он пил, потом помылся и снова стал пить... Матрёнка, обеспокоенная его долгим отсутствием, заглянула в баньку, поняла, что с ним дело нескорое, разделась и тоже помылась.

— Ну, ты же угоришь тут!.. Пойдёшь домой-то? — спросила она его.

Карпушка косо глянул на неё шальными распаренными глазами из-под опухших век и громко икнул. Волосатая грудь у него подскочила, спустила воздух: «И-икк, и-икк!»

— Вот Феденька тоже так же сидел, сидел, — заговорила Матрёнка, стала перебирать пальцами на пышном животе складки, скатывая с них не отмывшуюся грязь, — да и уморился...

Она не закончила свою мысль, замерла, почувствовав, как в чистой баньке от Карпушки пахнуло терпким потом, и догадалась, что это значит...

— Федька-а! — тяжело задышал Карпушка, взревел: — Опя-ать Федька! — и потянулся рукой к ней, к Матрёнке, голенькой и беззащитной... Глаза у него выкатились, остекленели, и он забормотал своё: — Ту-ту, курва!.. Ту-ту, курва!... — Голова его задёргалась из стороны в сторону...

Матрёнка отшатнулась от него и больно ударилась спиной о кадушку с водой. В тесной баньке некуда было деться, негде спрятаться. И Карпушкины руки достали её и стукнули головой о брёвна стенки. Из глаз у неё брызнули искры, она вскрикнула...

Карпушка бил её долго, до устали, пока не утомился. Поначалу она кричала, но вскоре выдохлась, и только постанывала, постанывала...