На краю государевой земли

Якова, Дружинку и Лучку с толмачом усадили вблизи очага, на почётном месте. В юрте было полно тарханов и табунов. Все сидели, молчали, курили трубки, и так мудрствовали целыми днями не думая...

Два улусника внесли в юрту большой котёл с мясом.

— Ешьте! — пригласил хан послов.

— Говорил, шерть дашь, а сам есть заставляешь! — поднял голос Яков, которого уже окончательно достали хитрые уловки хана.

— Ешьте, потом велю своим людям дать за меня шерть, — сказал хан. — По нашей вере есть перед шертью не запрещается... Пития у меня нет, а мясом богаты... Ешьте!

Куски мяса пошли по рукам тарханов и табунов, попали и к посольским. Когда котёл опустел, хан вытер засаленные руки о кошму, поднялся, что-то буркнул тарханам и вышел из юрты. Лучка прошептал Якову, что, мол, хан сказал своим: «Начинайте!»...

В этот день послам пришлось пройти ещё через многое. Начали с того, что Яков измельчил крохотный кусочек золота и растолок его в какой-то грязной ступке. Для верности он растёр его ещё и пестиком, высыпал готовый порошок в вино и размешал. Получилась желтоватого цвета смесь, пить которую он сам не согласился бы ни за что в ином месте.

А тем временем Дружинка поставил перед собой табунов и стал говорить им шертную запись, составленную в Москве каким-то головастым дьяком. Она была витиеватая, длинная и бестолковая. Зачитывал он её с простойкой, слово в слово, чтобы толмач успевал переводить... Заметив, что табуны ничего не понимают, совсем как тот же Будда в катагаре, взирающий свысока на них, Дружинка рассердился на толмача и Лучку: «Почему они у вас молчат!»...

И опять началась перепалка между Лучкой и Дружинкой.

Яков не выдержал их препирательства.

— Постой, Лучка, не надо так! Тех подьячих на Москве, что пишут такое, сюда бы! В мугальском языке и слов таких не найдёшь, а ты велишь повторять за тобой эту небылицу, в которой сам ты, Дружинка, не всё понимаешь!

Он встал рядом с Лучкой и табунами и приказал толмачу: «А ну говори им, чтобы им, табунам, шерть дать за себя и за Алтын-хана, да за всю их орду! Да быть бы им, мугальским людям, в дружбе с государевыми людьми, да жениться бы им на русских бабах, а русским — у мугальских! Да с торгами ходить под государевы остроги и города безбоязно! Вот на том они, табуны, и давали бы шерть!»

С питием после шерти тоже не заладилось, когда Яков подал чашу Биюнту: «Пей!»

Но тот отрицательно закачал головой, что-то быстро затараторил.

— Он говорит, если будет пить первым, то быть Алтын-хану старшим братом государя! — перевёл толмач.

Что он несёт, что несёт! — завопил Дружинка, схватился за свои жиденькие волосики, заметался по юрте и закричал на толмача: «Лай его, непотребно лай!»

Яков выругался про себя: «Вот...!» — и на подьячего, и на табунов, затем посмотрел на лабу. Тот сидел среди тарханов и бесстрастно взирал на всё происходящее.

«Нет чтобы помочь!»

— Шерть ты даёшь, и пить ты должен, а не я! — стал он объяснять Биюнту, как следует приносить клятву.

Но табуны упёрлись, стояли на своём. Затем они ушли к хану за советом. Вскоре от хана пришёл улусник и передал Якову: «Хан говорит, табуны боятся пить одни, потому что приходили в прошлом послы от Чагир-хана и перепортили тут его людей на питие».

Яков развёл руками, удивляясь, чего тут было больше: дикости, хитрости или подозрительности кочевников.

Наконец, сошлись на том, что пить они будут по очереди.

Яков поднёс чашу первому Биюнту, и тот глотнул вина. Яков же только приложил к губам чашу, сделал вид, что пьёт. Затем он подал вино Номче, потом Дружинке, Дурале и Лучке. Со своими он уговорился, чтобы они тоже делали вид, что пьют...

Когда с питием было покончено, то теперь заговорил лаба. Обращаясь к табунам, он пригрозил им: «Если нарушите шерть — то золото выйдет у вас боком!»

На этом закончился их очередной день посольства. К себе в катагар Яков притащился усталый, вымотанный. Но всё-таки он был несколько бодрее, чем прежде, и радовался, что, наконец-то, хан дал шерть. Правда, не так как было записано в наказе, но дал... Он прошёл в катагар, подошёл к полочке, к Будде, и погладил его по головке: «Молодец! С тобой, оказывается, можно договориться»...

* * *

И снова потянулись долгие, пустые, ничем не заполненные дни: хан не давал им дань и не отпускал домой.

— Куда Яков ушёл? — спросил Дружинка Щепотку, заметив, что как-то подозрительно быстро молчком собрался и скрылся из юрты Тухачевский, прихватив с собой Лучку.

— Куда, куда!.. На кудыкину гору! Зачем тебе знать, где посол ходит! Его власть!

— И моя тоже! — вскрикнул Дружинка, обозлился, что уже даже казаки указывают ему, перечат, и всё делают напротив, по научению того же Якова.

Тухачевский вернулся в этот вечер поздно. А Дружинка, дожидаясь его прихода, долго сидел и клевал носом, но так и не дождался, уснул. Утром же, проснувшись, он первым делом выпихнул из катагара своего холопа Фильку, чтобы тот походил по улусу и тайком разузнал: где же были вечером Тухачевский с Лучкой.

Филька вернулся не скоро и развёл руками: он так ничего и не выяснил.