На краю государевой земли

— А полки-то у них на разные цвета, — почесав затылок, продолжил Бекетов, удивляясь богдойским выдумкам. — Послушай, Федька, а не отписать ли о том государю: дескать, не завести ли и у нас полки цветные. Знамя у роты жёлтое — и куяки биты на жёлтой камке, а ежели красное, то и куяки на красной камке! Ещё белое знамя ходило и синее тоже... И порохом, свинцом богаты. А мы что?.. Всякую пульку бережёшь, как родную жёнку! Ха-ха-ха! Глядишь, последняя, и негде будет взять! Ты скажешь: инородки? Так они же на раз!.. С богдойскими пришли дауры, никаны, солоны и... Как их!.. A-а, баруты!.. Это дючеры навели богдойских на нас. Не хотим-де, говорят, под царской рукой быть!

Он остановился, не стал дальше говорить о царе, заглянул в лицо Федьке. Он знал о доносе на Похабова, ещё в ту пору, когда Федька приезжал в Енисейск от князя Щербатого, и подозревал, что в этом деле Федька замешан тоже. И сейчас он осторожничал, хотя и в дружбе был с ним, но до конца не открывался...

Двадцать дней стояли маньжурские полки под острогом. И даже ночью они ходили на приступы, ходили с порохом и соломой, чтобы поджечь стены.

— А мы смолье жгли на козах, по ночам стояли на сторожах. И как, бывало, запалим, пламя-то пустим под небо, да осветим всю округу! Тут они и побегут в темноту, как тараканы!.. И тащат, тащат крючьями, своих-то, побитых! Страсть, сколько мы положили их!.. И что ни день в их становищах пылают костры. Они, по своей басурманской вере, сжигали их. А иные так и остались под острогом...

На четвёртый день апреля, когда до вскрытия рек оставались считанные дни, маньжурское войско внезапно ушло от острога. Как пришли полки строем, так и ушли строем.

— Потом уже, когда они ушли, нам самим пришлось убирать их убитых. Похоронили по христиански... Да как побежали они, то пометали пороховые заряды в воду и одежду пожгли, куяки многие с убитых тоже. Заразы, должно быть, опасались. А может, то по их вере... И огненные припасы верховые нашли у них в станах. А среди них зажигательные заряды в длинных мешках, саженей по двадцать, толщиной в оглоблю!.. Вот, видишь, как готовились!

Казаки несколько дней бродили вокруг острога и по станам маньжуров, собрали сотни две ядер, высушили трофейный порох. И невеликое войско Степанова опять вооружилось.

А захваченные на вылазке казаками железные пищали и верховые заряды с китайскими надписями никто здесь не смог прочесть. И Степанов отправил их с вестовыми казаками в Москву.

* * *

Бекетов обнял Федьку за плечи.

— Ладно, Фёдор, хватит об этом! Пошли к Онуфрию. Он хочет слышать ответ, как нам быть далее.

Они спустились с раската.

Острог жил неспешно, своей будничной суетой: стучали топоры; за башней, угловой, размеренно и громко вскрикивали: «Эх-х — раз!.. Ещё раз!.. Взяли!»... И там трещало дерево, раскалывалось с треском. И дымом от костров несло и гарью, от смолы и брёвен. Их готовили взамен разбитых в острожной стене, чтоб закопать их там в землю. И тут же бегали собаки, но не скулили, держали за зубами языки, не раз уже битые за лай пустой, всполошный. Палило солнце, жарко было. Откуда-то тянуло запахом черёмухи цветущей. И берёза... Как много было тут берёзы! На берегу же всё так же мастерили что-то плотники, помахивая ритмично топорами, а то расчётливо вонзали сталь в податливое дерево... Хак!.. Хак!.. Стук топоров летел куда-то за реку, там пропадал под скалами, по щелям расползался... А вот здесь, у костра, копошится инородка. Похоже, она из дючерских, трофей их здешний. А казаки, тут все голодные, пялятся на неё, на бабу безобразную... На всех башнях, сторожевых, торчат по казаку. То караульные, и от безделья маются они: порой кричат, а то смеются, зубоскалят над всей ленивою вознёй за стенами острога. Вот там, около жилой избы, на щепках дровяных валяется казак, не то охочий. Как видно, нанюхался он травки, теперь не скоро очнётся от дурмана тяжкого... Ватага здешняя без хлеба жила, и водку здесь не гнали, к иному пристрастились... В остроге все избушки крохотные, нарублены в них были только нары. Вповалку спали все, и было тесно, вонь, но жить, однако, можно было. Подле избушек стояли козлы, рогатые, по-русски сделаны, из лиственницы, чтоб не гнили. И там усердно трудились казаки со скобелями, белела голая сырая древесина. Один казак, пристроив артельную напарью, усердно сверлит отверстия под шнеки в заготовках, похоже, для судовых снастей...

Бекетов и Пущин вернулись в избу, к Степанову. Там появился ещё какой-то атаман, среднего роста, чубатый и серьёзный лицом.

— Артёмка! — представился он и крепко пожал Федьке руку так, что он сразу почувствовал его силу.

— Вот у него, в станице, Корела, — кивнул головой Степанов на атамана.

Артёмка Петриловский числился служилым по Якутску. Минул уже четвёртый год, как он пришёл сюда, на Амур, задолго до того как появился Федька в Якутске. И Федька лично не был знаком с ним.

— Ну что — сделают? — спросил он атамана.

— Да, но надо время.