На краю государевой земли

Степанова и Бекетова он догнал в устье Шингала, на песчаном острове, на котором Степанов разместил своё войско.

Онуфрий, встретив его, не удивился, но подозрительно взглянул на него своим шальным глазом, тем, коричневым, зелёным же глядел совсем в иную сторону.

— Почто вернулся? — пожимая ему руку, спросил он его. — Сам же говорил: иду на волок!

— Дауры не пустили, — ответил Федька, не обескураженный его холодным приёмом.

— A-а! Ну, тогда зимовать тут придётся, — протянул Бекетов. Он был рад, что Федька вернулся назад.

— А это кто ещё? — спросил Онуфрий, показав на тунгусов, которых в это время как раз высаживали из дощаника Гринька с Потапкой. — Кого погромил-то? — пытливо заглянул он в глаза Федьке.

— Да никого не погромил! — вскипел Федька, обозлившийся из-за того, что Онуфрий сразу же углядел всё... «Вот косоглазый барбос!»...

Они стали препираться. Федька ещё цеплялся за что-то, хотя и знал, что «Кузнец» ничего против него личного не имеет. Но отписать воеводе он отпишет, что, мол, Пущин опять захватил каких-то инородцев и, похоже, из тех, которые откупились пушниной от государевых служилых. Вернее, они стали уже государевыми ясачными.

— Ты, Онуфрий, тут власть! — повернул он надело, смирившись с тем, что с полоном придётся расстаться. — И вот тебе челобитная от меня и моих казаков! Послужим здесь, пока не разживёмся хлебом!

— Мы идём на Шингал, — заговорил Степанов, и таким тоном, что его невольно слушали; умел он это, умел. — И давай условимся: добудем хлеб — пойдёшь на Аргунь-реку, на службу, в свой острог, что ты поставил там... В устье, говоришь, поставил?

Федька молча кивнул головой. Сейчас у него пропало всякое желание снова идти вверх по Амуру, за пять сотен вёрст, да там же столько ещё до Олёкмы, через волок, и ещё с тысячу вёрст по Олёкме. Куда же ему сейчас такие концы. Без хлеба вообще не пройдёшь и дня. Когда он доберётся туда? Разве что глубокой осенью, под заморозки, когда станет река. Не зимовать же на волоке, без запасов, на одной добыче, что перепадёт в тайге... Он не стал ничего больше говорить Онуфрию. Тот понимал отлично всё и так, сам побывал в таких вот переделках.

* * *

Войско Степанова запаслось вяленой рыбой. И на десятке дощаников они двинулись вверх по Шингалу, вдоль низинных берегов, поросших кустарником. Тут были луга и буераки, островки и редкие берёзовые околки. Осину жалкую здесь тоже можно было встретить. Затем пошли одиночные дубы, развесистые и тупые, и снова аралия, тальник, трава, а дальше, вон видно, и болота. Куда не глянешь — везде одно и то же.

Войско разделилось на отряды. И они разбрелись по протокам, стали отыскивать поселения дючеров. По этим местам обитали и шингалы, те тоже сеяли, растили хлеб.

Был конец августа, уже везде пожали хлеб, и вот на этот «сноп» как раз и пришли казаки.

Дощаник Федьки бесшумно скользил по извилистой протоке. Она, широкая, но мелкая, тянулась и тянулась... Уже которую версту отмерили они по ней... А вон уходят от неё куда-то рукава, все узкие и с топким дном. Пожалуй, там дощаник не протиснется... Вот здесь пошёл рукав пошире, тут островок, за ним другой. И так верста за верстой тащился их дощаник вверх по реке вдоль берегов безлюдных, по тихим и глухим местам. Порою выходили они на мелководье, и стебли шильника, цепляясь за вёсла, бег лодки тормозили, ужасно им надоедали... И был момент, они не рассчитали и с ходу врезались в массу хвоща, да так, что только треск пошёл щелчками, когда дощаник стал подминать его... Что делается там, на берегу? Не видно было... Вдоль берега тянулся тут тростник и преграждал им взор... Но вот откуда-то дохнуло вроде бы бадьяном: там, видно, травы перезрели, что высохли впустую на корню...

Федька, стоявший у мачты, поднял руку, подал знак гребцам, чтобы сушили вёсла, а кормчий правил ближе к берегу, туда, откуда доносился галдёж большущей стаи птиц.

«Да, так и есть — грачи!.. Жируют... Значит, где-то здесь селение. И непременно хлеб уже убрали, попрятали по тайникам»...

Сюда Степанов пришёл уже не в первый раз. А он-то знает, где искать зерно. Вот разве что они прозевали дозоры шингалов, те остались уже позади и здесь их непременно встретят.

«Как дорогих гостей!» — с сарказмом подумал Федька.

По его команде казаки приготовились, взяли ружья в руки и стали настороженно обшаривать глазами каждый кустик и деревцо на берегу: не качнётся ли тальник от чьего-то неверного движения... «Тут не кочевники. Эти злее, дерутся за своё добро!»...

Федька высадил на берег дозором Потапку и Гриньку, и те, спрыгнув на песок, скрылись в кустах. Казаки легонько налегли на вёсла, и дощаник медленно пошёл дальше вдоль берега... Вскоре дозорные вернулись на берег и замахали руками. Дощаник подвернул к ним и уткнулся в песок.

— Вон там поселение, — доложил Потапка Федьке. — Но в округе всё тихо! Людей не видно, дыма тоже! Не лают и собаки...

Федька велел четверым казакам сидеть на вёслах и сторожить дощаник, а остальным приказал: «Пойдёте со мной!»