На краю государевой земли

— Какой-то травки нализались и того... — понуро пробормотал казак. — Утопли...

— Вот гадёныш! — выругался Онуфрий, когда казаки заявили ему, что ни пороха, ни свинца московский дворянин так и не прислал.

И он стал в сердцах честить казаков.

— На хрена вы мне сдались тут! Хлеба у самих нет!..

Затем он успокоился и принял их всех в своё амурское войско... Что поделаешь. Наказ надо было выполнять. И он собрал на круг ясаулов. Те тоже поругались, поговорили и высказались за поход на Шингал, реку хлебную, богатую.

К тому времени край по Амуру обезлюдил. Поля запустели, селения, которые ещё не разорили казаки, сожгли сами же дючеры и дауры. Собрав все свои пожитки, они ушли в богдойскую землю. А тех, кто не захотел покидать родные обжитые места, насильно угнали маньжуры. И казакам грозил голод, хотя их войско было невеликое, всего каких-то шесть сотен человек. А что уж говорить о том, чтобы делать запасы на «больших людей»... Но на Шингале, куда они пришли, они столкнулись с богдойским войском. И по началу-то они вышибли на берег с судов богдойских ратников. Те стали в крепком месте, укрылись за валами и турами, отстреливаясь из пищалей. Вскоре к ним подошли конные маньжуры... На приступах, на драках, немало поранило казаков. А тут ещё порох и свинец пришли к исходу.

Да-а, вспоминал тогда Онуфрий недобрым словом московского дворянина, который оставил его без пороха и свинца...

С Шингала они, не побитые, но ничего и не выиграв, убрались без хлеба, пошли вверх по Амуру и на пути опять встретили плоты со служилыми, уже вот его, Бекетова...

— У меня одно судёнышко наскочило на корягу, подпорчено, бежит. Есть у тебя умельцы: подшить его? — спросил Федька Бекетова.

— Есть, плотничают что надо. Спроси Артёмку Петриловского. У него в станице Корела есть, он за старшего у них.

В избу, приоткрыв дверь, сунул вихрастую голову Гринька.

— Батя, казаки пошли богдойский стан шарпать!

В его голосе слышалась обида. Федька оставил его вместо себя, но Гриньку казаки не брали в ум, как они говорили, подтрунивая над ним. А он обижался, порой злился. Казакам же только это и нужно было.

— Там нечего уже искать, всё потаскали! — сказал Онуфрий. — А тех богдойских, которых не сожгли они же сами, мы всех закопали. Не по христиански то, чтобы их костями баловался зверь.

Гринькина голова поторчала ещё немного в двери, что-то соображая, затем исчезла.

— Пойдём, я покажу тебе острог, — предложил Бекетов Федьке, поднялся с топчана, на который улёгся было поверх накиданного какого-то тряпья и шкур. Там же валялась застаревшая якутская парка с залысинами и, разинув глубокую горловину, спальный мешок из медвежьей шкуры.

Федька глянул на Степанова. Но тот смолчал, давая этим понять, чтобы он делал то, что хочет. И он вышел вслед за Бекетовым из избы. Они прошли до раската и поднялись наверх.

Раскат — высокий сруб с помостом наверху — был покрыт шатровой крышей. На нём стояли полковые пушки для боя на все четыре стороны. С его высоты открывался вид на реку, на берег на той стороне её, он был скалистый, и на богдойский лагерь. Его остатки были заметны издали и сейчас. А к нему, вон глянь-ка, цепочкой двинулись казаки из полка Федьки... Река здесь поворачивала влево, уходила от поймы Кумары, от её широкой дельты и островов, которые та намыла за многие века великого труда. По половодьям здесь, на тихих плёсах, Амур оставлял всё: кусты, деревья, всякий хлам, всё то, что не нравилось ему, мешало жить и течь...

— Вон там и там они стояли! — показал Бекетов вниз и вверх по реке. — Берег тоже отняли, суда пожгли!.. Дючеры их накликали и пришли вместе с ними!

* * *

Что было здесь два месяца назад?.. Два месяца назад Амур ещё лежал закованным в полусаженный лёд. Март. Весной уже дохнуло на реке. Но где-то далеко ещё была она. Однако ветер приносил уже известия о ней. Тянул теплом откуда-то он с юга, с пустыни Гоби, с великой, жаркой стороны. Оттуда же всегда бегут и облака колечками, никак не остановятся. И солнце, весь день солнце, глаза слепит, и небо синевой расходится. А к ночи снова холод, сухой, но робкий был уже.

В тот день, 13 марта, день, незанятый ещё никаким святым, с утра два десятка казаков выползли из лачуг, своих ночлежек, а попросту избёнок. День был будний, трудовой. И казакам в остроге не сиделось. И они двинулись вверх по реке, туда, где заготавливали строевой лес. Там, выше по реке, он рос недалеко от берега, и его удобно было сплавлять оттуда плотами. Его там валили, обрубали сучья, укладывали брёвнами в бунты, и так оставляли до вскрытия реки... Казаки пошли гуськом, неспешно, экономя силы: и смачно захрустел, сухариком, под ними наст. Вот скрылся первый из них за мыском, которым падала к реке хребтина, поросшая густым и тёмным лесом... За ним скрылся другой и третий... И вскоре все они исчезли с глаз.

А Бекетов, провожая их взглядом с башни острога, не знал тогда, что видит этих казаков в последний раз. Спустя некоторое время он залез опять на раскат и стал наблюдать за всей округой. Его томило какое-то недоброе предчувствие...