На краю государевой земли

Федька почесал бороду, пораскинул умом и предложил Онуфрию, чтобы тот принял его полк под своё начало. Степанов согласился. Они ударили по рукам, и Федька ушёл к своим казакам. Поев, что ему оставил кашевар, он взял с собой Гриньку и Потапку и пошёл с ними на берег Амура. Там они искупалась. Он уселся с парнями на бережок и, отдыхая, стал слушать их рассказы о заброшенном богдойском лагере, прищурившись, глядел на реку, как серебрится она, играет под солнцем пёстрой рябью.

Так качалась его служба на Амуре, под началом Степанова.

Однако, пробыв в остроге неделю, он передумал, решил вернуться обратно в Якутск. Что поделаешь! Обстоятельства... Хлеба Онуфрий не дал ему, вожей тоже не было из тех, кто бы знал Аргунь. И всё получилось так, что не задалась его служба там. А тут ещё и казаки, прослышав, что он настроился уходить отсюда, сразу же подали Онуфрию челобитную.

— Нужда, не подняться, оголодали, не осилим дальний путь! Послужим здесь государю!..

Федька не стал их уговаривать, собрал, построил, походил перед ними.

— Фёдор, оставь нас здесь, не тащи за собой! — послышались голоса из строя.

Федька хмурым глазом стрельнул по рядам казаков, и они сразу замолчали.

— На походе я указ вам! — заговорил он. — Это так! Но без хлеба неволить не стану!.. Кто хочет идти со мной — выйти из строя!

Из строя несмело выступили четверо казаков. К ним присоединились и Гринька с Потапкой.

— Сёмка, ты пойдёшь со мной! — категорически заявил Федька толмачу, Семёну Петрову, по прозвищу Чистый.

Сёмка был чем-то похож на Акарку. Он был такой же щуплый и скуластый, выносливый, как и тот, но светлоглазый. Да и спал-то он чудно, так же как и тот: свернувшись калачиком в той же лодке или у костра прямо на земле, сунув под голову какой-нибудь чурбак. Утром перекусит какой-нибудь сушёной рыбы и в путь. Вот только тяжести осилить он не мог, не то что Федька... О нём Федьке ещё в Томске рассказывал Ванька Москвитин, когда вернулся с Дамского моря...

— Надёжный мужик! — запали у него в памяти слова Москвитина.

Сёмка числился на государевой службе в Якутске. Человеком он был послушным: куда пошлют — идёт. Как и у тунгуса — бродячья жизнь сидела у него в крови. В своё время его взял с собой Поярков в поход сюда, на Амур. Затем он попал и в поход Шелковникова. А вот сейчас он оказался здесь уже и с ним, с Федькой.

Сёмка замялся было, не решаясь ослушаться его, полкового сотника, но и заметно было, что уж очень не хотелось ему сейчас подниматься в дальнюю дорогу. Его тянуло погулять по Амуру, просто так, от души. Она просила простора, тесно было ей в стенах острога... У казаков-то была причина проще, понятней. Тем хотелось пограбить даурские улусы, сходить в набег на дючеров или тех же гиляков, в низовья Амура, в ещё нехоженые места, где иноземцы ещё не ведают, что такое ясак. Никто из них не хотел уходить отсюда без добычи... Но Сёмка подчинился сотнику: он знал, что если ослушается, тогда хоть не появляйся в Якутске. Да и не только там. Этот боярский сын найдёт его, достанет и здесь, на Амуре. Ну, хоть беги к тому же богдойскому...

Вслед за Сёмкой из строя вышли ещё два казака и встали рядом с Федькой.

— Ладно, Фёдор, я дам тебе ещё, — сказал Степанов, видя, что никто больше из Пущинского полка не намерен уходить обратно отсюда. — У меня, из амурских, есть охочие до дома.

Федька согласился с таким разделом служилых. Ему было всё равно, кто из них останется здесь. Ему нужно было с десяток человек, чтобы уверенно дойти до Якутска.

— Остальных я отписываю! Будете ходить вот под ним! — похлопал он рукой по плечу Онуфрия. — А теперь — разойдись! — приказал он своему полку. — А вы, — повернулся он к тем, кого уводил с собой, — готовтесь! Через два дня уходим! Пошли, Онуфрий!

Федька никогда не упускал случая покомандовать, если оказывался перед своей ровней, и даже если тот стоял над ним. Как вот сейчас этот приказной Кумарского острога, воеводство которого здесь было полное по наказной памяти того же Зиновьева. Онуфрий же, по натуре молчаливый, был из тех мужиков, о которых говорят, что они с лешим глазом. Истинно «Кузнец»!.. Не зря считают, что он был силён колдовать, с таким-то глазом на всё годен... Острог отстоял от лихой богдойской силы. Для этого надо уметь волховать. Отвёл ведь он, ведун, богдойским разум. Вот и побежали они, проторчав тут бесполезно два десятка дней, побросали наряды, порох, куяки и ядра, бежали как будто в страхе, от чародейства... Что же он может-то?..

— Тьфу ты, чёрт! — сплюнул Федька от этих дурацких мыслей.

— Ты что? — уставился на него Онуфрий. — Сильно худо трезвому? — участливо спросил он его, глянув на него своим лешим глазом.

«Ох, ты — опять! — молча пронеслось у Федьки, он почувствовал, что с головой у него снова творится что-то неладное: ему показалось, что это не "Кузнец" глянул на него, а шептуха, старая Фёкла. — Не сбрендить бы!»...

Онуфрий выдал в тот день каждому, кто уходил с Федькой, по большой гривенке пороха и по гривенке свинца.

— Более не могу! — отрезал он. Да и то, что дал, он отмеривал щепотками.