На краю государевой земли

До Илимского острога он добрался водой. И как всегда вместе со своими постоянными помощниками: Акаркой и сучкой Куделькой; ту он завёл, как когда-то завёл себе Лукавку покойный Бурнашка. Сначала они шли по Лене на вёслах, а где-то, если не давала быстрина, они с Акаркой тащили лодку бечевой вдоль берега. Кудельку он жалел и никогда не нагружал упряжкой. В устье Муки они наняли предприимчивых мужичков, и те перетащили лошадьми их лодку через волок. С волока же они свалились в устье Туры, а уже оттуда спустились ещё 50 вёрст по Илиму до устья Идирмы. И вот он, Илимский острог.

Их челнок уткнулся носом в каменистый берег, который круто поднимался вверх, а на нём стояли амбары торговых и промышленных людишек.

Акарка сварил в котелке вяленых окуньков, и они перекусили тут же на берегу у костра.

— Что... Иного нет? — пробурчал Федька под конец обеда, вдоволь наплевавшись костлявой рыбой, запил её ухой, но всё так же остался голодным.

— А цыво?.. Ты есь?

Федька промолчал, увидев искреннюю наивность на физиономии тунгуса.

Оставив Кудельку сторожить челнок, они пошли к острогу, когда на церковке за его стенами отбили в колокол очередной урочный час.

Было уже за полдень. Местные жители уже давно копошился на пристани. У амбаров какие-то тёмные фигуры, сбросив кафтаны и засучив рукава, таскали на горбу мешки и вьюки. Затем очередь дошла до бочек и всякой рухляди.

Острог был маленьким. Внутри всё было как на ладони, видны были все постройки, усмотришь сразу общую картину. И было тихо и как-то беспечно: у церковки, над башней, у изб и даже у сторожевой каморки. Вот только деревянные мостки скрипели жалобно под Федькой, когда он шёл, переставляя неуклюже ноги, отсидев их за долгую дорогу в тесном челноке.

«Не то что Якутск!» — подумал он с какой-то даже гордостью о своём новом месте службы, сравнивая его вот с этим убогим и крохотным острогом, в который они вошли с Акаркой через единственную проезжую башню. И почему-то вспомнил он далёкий Ачинский острог, поставленный когда-то Тухачевским.

— Мда-а! Яков, Яков! — промычал он себе под нос...

Сама приказная изба, хлипкая и низенькая, с покатой крышей, позеленевшей от сырости, была срублена из тонких бревёшек и походила на сморщенную старушонку. И здесь же, внутри острога, бродили чьи-то осёдланные лошади и щипали скудную траву. У крыльца приказной стояла лавка, на ней сидели два мужика, низко надвинув колпаки на лоб, скрывая свои лица. Встретив глазами Федьку, они также глазами проводили его до самой двери.

В приказной же, за широким столом на толстых ножках, сидел грузный мужик. И даже сидя он выглядел высоким, с длинными и мощными руками. Его тёмного цвета волосы, несмотря уже на возраст всё ещё густые, затягивал ремешок, как у иного-то мастерового, только что отошедшего от наковаленки. Короткая бородка, усы свисали вниз, сосредоточен взгляд, нос у него был длинный, продолговатое лицо. Руки он положил на стол и сцепил пальцы, как будто задумался о чём-то и слушал собеседника, сидевшего с ним рядом за столом. Тот же, второй, его товарищ, упёр в подбородок кулачок, блестел залысинами, и был похож на подьячего. И Федька понял, что вот этот-то, рослый, и есть хозяин Илимска, Ерофейка Хабаров.

Когда Федька вошёл в приказную, то рослый, не меняя позы, скосил на него глаза, остановился взглядом на его лице. И Федька невольно переглянулся с ним, прошёл вперёд и протянул ему руку: «Пущин, Фёдор!»

Рослый какое-то время смотрел на него, затем нехотя пожал сухой и узкой ладонью его лапищу и буркнул: «Ярко!»

Федька поздоровался за руку и с подьячим. Остальным служилым в избе он кинул своё обычное: «Здорово, казаки!» — не слушая в ответ что промычали те ему.

Хабаров повёл плавно головой, как томная баба, показывая ему на лавку подле стола, мол, садись.

И он сел напротив него.

Ерофейка ещё несколько секунд нахально разглядывал его, словно изучал, кто он таков...

«Свалился на мою беду!» — так было написано на его лице.

— Ну что? — промолвил он. — Опять Лодыжинской?

«Как он узнал, что я из Якутска?» — удивился Федька, но не подал вида, что озадачен этим.

— Да, — ответил он и объяснил, по какому делу пришёл.

Ерофейка сразу погрустнел, лениво подвигал плечами, зачем-то подёргал бородку и встал. Походив по избе, он пригладил ладошкой волосы, присел было на лавку, но тут же снова встал.

— Не поеду я туда, — сказал он и вдруг сорвался на крик. — Один..., по миру пустил! Другой указывает! А что мне?!

— Но Лодыжинский... — начал было Федька.

— Да погоди ты! — поморщился Ерофейка. — Лодыжинской, Лодыжинской! Нечего мне там делать! Сам найдёшь! Там, в Косой пади! Казаки, что годовалят на волоке, покажут её... Там есть густой ельничек. Место приметное. Издали видно. Найдёшь затесину, от неё отсчитай на полдень пять саженей... Неглубоко, на полсажень копай. Сруб в яме...

— Ярко, не крути! Велено тебя тащить туда!

— Найдёшь, найдёшь, Фёдор! Это легче, чем бабу в темноте! Хи-хи! — ухмыльнулся Ерофейка и похлопал его по плечу: «Мужик ты здоровый, без меня управишься!»

— А кто ещё знает про ту захоронку?