На краю государевой земли

— Ну, казаки, что были там со мной! Втроём рубили. Топчило, да этот ещё... Паруня! И всё.

— А где они сейчас?

— Паруня там же, на Шингале, убит... А Топчило затерялся где-то по низу Амура...

Федька тяжело вздохнул. Дело, что навязал ему Лодыжинский, оборачивалось для него морокой. Ерофейка отказывался напрочь ехать на Тугирский волок, а его люди, с кем он прятал железо и порох, где-то сгинули на Амуре.

— Фёдор, да не расстраивайся ты! — расхаживая по избе, вдруг загудел басом Хабаров. — Отыщешь! Пашкову скажи, Ярко-де поклон шлёт!

Прозвучало это ядовито. Федька уже слышал кое-что об его отношении с Пашковым, бывшим воеводой Енисейска, под которым ходил Илимский острог.

— С Пашковым многие ушли, — подал голос и подьячий.

— Да-а, мало не все в Дауры побежали, за прибытком, — апатично согласился Хабаров.

— Так ты же и ответчик! Ха-ха-ха! — рассмеялся Федька. — Почто ходил туда, открыл ту землицу? Хе-хе! Ярко, сё воеводы наказ!

— Не поеду я никуда! — заворчал опять Ерофейка. — Хм! А что мне Лодыжинской! Под Енисейском хожу! Ишь!..

От возмущения он ожил, глаза у него сверкнули по-молодому. И он, уже тучный, с отёчным от пьянок лицом, заходил тяжело по комнате, как кабан нескладно ворочая квадратным туловищем. Походив, поворчав, он снова плюхнул своё вялое тело на лавку. Та возмущённо скрипнула от такой бесцеремонности. А он, словно успокаивая её, скособочившись, стукнул по ней кулаком...

* * *

В тот день, после их разговора в приказной, Ерофейка затащил его к себе домой в гости. Двор Ерофейки стоял тут же, неподалёку от приказной. Амбары, а их на дворе было два, упирались в острожную стену. Стояла на дворе и лавка, большая, а в ней усердствовал какой-то работник, таскал в неё что-то из амбара: поскрипывали двери на петлях, раскачиваясь под ветерком, и так тонко, словно пели какие-то пташки в кустах: «Пи-и!.. Пи-и!»... На дворе стояли две избы, в одну из них Ерофейка тут же отправил своих детей, чтобы не мешались при гостях.

Клава, жена Ерофейки, оказалась полной противоположностью своему великому и громоздкому мужу: она была невысокая, ещё стройная и миловидная.

И Федька заметил, как робко поглядывала она на своего грозного мужа, торопливо исполняя все его повеления.

— Клавка, угощай дальнего гостя! Из Якутска!

Та тут же подала мясо на стол, где уже красовался глиняный кувшин с медовухой, стояла склянка с водкой и была всякая рыба: стерлядка, кус-куч... А нельма-то! Жир так и тёк с неё и капал.

Клава хотела было подать на стол ещё что-то, но Ерофейка махнул рукой, мол, достаточно и этого. Но она всё же сбегала куда-то в сенцы, принесла и поставила на стол топлёное коровье масло.

— И коров завели?! — удивился Федька, хотя уже видел их под острогом. Места здесь оказались угожие.

Они как-то не заметили, что Акарка уселся первым за столом и стал жевать всё подряд: мясо и рыба шли в него одновременно. Он даже не жевал, а глотал всё...

— Во даёт! — восхищённо вырвалось у Ерофейки, когда Акарка стал наворачивать ложкой и топлёное масло, отправляя его прямо в рот и смачно облизываясь, как кот, дорвавшийся до сметаны.

И не успели они позубоскалить над тунгусом, как всё масло со стола исчезло в его утробе.

Клава уставилась на него с испугом, ожидая, что ему вот-вот станет дурно, после того как он только что умял почти три гривенки масла. Но Акарка даже бровью не повёл, зевнул, погладил свой живот, всё такой же впалый, как у старика, и опять зарыскал голодными глазами по столу.

— Ха-ха-ха! — расхохотался Ерофейка над тунгусом и толкнул в плечо Федьку. — Откуда ты его, такого-то, добыл!

Федька ухмыльнулся и смолчал.

Появился на столе и глухарь, запечённый целиком в глинобитной печи. Крепкий дух жаркого ударил по избе. И Федька невольно сглотнул голодную слюну.

Они выпили по чарке горькой, закусили. Затем выпили ещё по одной. Разговорились. У Ерофейки здесь была пашня, заимка, а также зимовье, где промышляли в сезон его покручники. Он жил сытно, но скучно. Он вспомнил свой поход по Амуру. И Федька поддакивал ему, когда он говорил о знакомых им обоим местах. Они оживились, с чего-то стали пробовать силу друг друга в руках, кто кого уложит на стол, затем рассмеялись, когда Акарка вдруг испугался чего-то: «Однако — не надо!»

Рассказал Ерофейка и о том, как его ограбил прежний воевода в Якутске, Пётр Головин, когда он жил там. Из-за этого он и подался на Амур, сколотив артель охочих добытчиков. Он рассказывал, и его глаза светились нежностью, когда он поглядывал на свою жену. А маленькая женщина всё суетилась и суетилась. Ей помогала работница, они сновали от печи к столу.

— Давай, Фёдор, нажимай! — подбадривал Ерофейка его. — Из дому-то, поди, с недели три!.. Клавка, накладывай, накладывай и этому! — тыкал он пальцем в его сторону. — А не только тому! Ха-ха! — смеялся он над тунгусом, который жевал не переставая. — Ты оставь на завтра-то хоть немного!

— Моя кушать хочет, — тут же отвечал на это Акарка.