На краю государевой земли

Акарка пошёл. И Федька заметил, что он сутулится: как видно, старость подобралась и к нему. И в груди у него шевельнулась жалость к тунгусу. Он как-то не замечал его рядом в последнее время, как какую-то обыденную вещь, которая всегда находится под рукой, и только её отсутствие бросается в глаза, когда она внезапно исчезает, да в самое неподходящее время... Вот мелькнула за его спиной расплывчатым пятном котомка. И Акарка исчез в ночи.

Через неделю Федька вытащил из аманатской Намунко. В приказной избе его, вылинявшего и отощавшего от долгого сидения в тесной и душной аманатской, ждал сытный обед. Повздыхав, молчком сидя на лавочке у стены, скромно, вдали от стола, Намунко дождался, когда кашевар принесёт еды, и накинулся на неё. Жрал он здорово. Оголодал. Рыба, что принёс Ясырка, исчезла мгновенно. Он проглотил даже кости.

И Федька велел Ясырке принести ещё.

— Воевода, ты что! — заканючил Ясырка. — А чем кормить казаков! Самим жрать нечего!

— Тащи, ты! — насупился Федька, приподнялся с лавки, сжимая кулаки. Он хотя и стал сдавать к старости, как и Акарка, худел, слабел телом, поджарым становился, кривились и тощали ноги — всё, но только не его кулаки. Они, когда он раздевался, чтобы попариться в баньке тут, в остроге, висели как две болванки, былое молодости его... «Колотушки!» — так шутил над ним Гринька, завидуя ему. Сам-то он, Гринька, уродился в мать, в Парашку, нормальным был. — Не тебе решать! Будешь голодать, если надо будет!

— Острожная стена кособенится! — вдруг сказал Ясырка, непонятно для чего, стал серьёзным...

Это он вспомнил, как ему советовал Андрюшка Щербак, его приятель: «А ты вбей воеводу в задумку!»

— А что? — спросил Ясырка приятеля тогда.

— Увидишь! Хи-хи!..

Федька посмотрел на Ясырку, уж не сошёл ли тот с ума, презрительно процедил: «Это с пьяных глаз у тебя!»

Ясырка постоял ещё немного в приказной, почесал отощавшее брюхо, сделал красноречивый жест рукой, мол, ты, воевода, не то делаешь...

И Федька, поняв этот его жест, пошёл на него угрожающе, боком. У него поламывало тело, он застудился, да и нервы стали сдавать. Всё у него выходило как-то не так, все эти несчастья вдруг свалились на острожёк сейчас, в его воеводство.

Ясырка прытко выскочил из избы, только мелькнули вслед его потёртые, с залысинами шеткари. Дверь приказной захлопнулась за ним от сильного толчка его ноги и будто крякнула с досадой.

Федька потоптался на месте под любопытным взглядом Намунки, отошёл назад, к своему столу. Сев на лавку, он посмотрел на ламута пожелтевшими от злобы глазами: в них всё ещё было темно. Но Намунка не опустил перед ним глаза... Федька посопел, успокоился...

Вскоре дверь пискнула, и в избу опять протиснулся Ясырка. В руках у него была большая чашка с засохшей рыбой.

— Ты что: своровал, что ли? — заворчал Федька, вставая с лавки и потирая шершавые ладони; они зачесались с чего-то... «Не к добру! Драка будет!»...

Намунка умял и эту, засохшую рыбу, всю подчистую, собрал все косточки, валявшиеся в чашке. Он вылизал даже чашку, сыто икнул и уставился на Федьку по щенячьи преданными глазами.

Федька нахмурил для строгости брови, заходил снова по избе, стал втолковывать тунгусу, что тот должен был сделать, как добраться до Якутска. Затем он достал из сундука кожаный мешочек с такой же отпиской, какую дал и Акарке. Он решил вот так, на другую удачу, послать гонцом и Намунку. Разгладив зачем-то в руках кожаный мешочек, жёсткий и тугой, он отдал его Намунке.

Теперь ушёл из острога и Намунко, ушёл в заснеженную и завьюженную тундру, пустую и безлюдную.

* * *

Наступил апрель. Стало пригревать солнышко, но воздух ещё здорово холодил. По острогу тенями слонялись казаки. Они стали цинжать, от недоедания, с одной-то рыбы. Ту привозили в острог люди Куликана. Сам же Куликан боялся показаться в остроге, боялся, что за побитых служилых придётся отвечать. И он, заглаживая свою вину, стал посылать в острог корм. В остроге стало полно рыбы, но не было свежего мяса. Оленные же люди, кукагиры, всё также грозились побить всех в остроге и по дорогам, если встретят кого-нибудь из служилых.

Вчера Федька поскандалил с казаками. Он велел им рубить лес, чтобы подправить стены острога. Но казаки наотрез отказались выходить за ворота, да ещё малым числом. И на следующий день он был зол, просто зол. А тут ещё казаки. Подошёл, сидят подле стены на брёвнах. Ничего не делают.

Припекало солнышко, от снега слепило глаза, и казаки млели от тепла, ослабев после зимы. Они сидели, раскинув парки, как паршивые воробьи крылышки, грелись, набирались силы.

— Что не работаете?!

— Да ничего! — зашевелился на брёвнах Щербак, покосился на него, сплюнул в сторону.

Казаки явно бездельничали.

— А службу служить!

Казаки ничего не ответили, опустили глаза под его взглядом, стали почему-то разглядывать брёвна, на которых сидели.

— Комляка!.. Не поднять, чижелая!

— Враки! Я один подниму!

— Да ты родишь! Вишь, пузо-то как отрастил!